Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер
«Вместо того, чтобы транжирить деньги и кататься за границу, мне бы следовало заплатить твои долги, а также Толины. А вместо того я мчусь наслаждаться южной природой. Мысль о моей скаредности и эгоистичности меня так терзала, что только теперь, изливая эти чувствия на бумагу, я начинаю чувствовать некоторое облегчение. Итак, прости, милый Модя, что я себя больше люблю, чем тебя и вообще остальное человечество»[338].
За две недели Чайковский посетил Венецию, Рим, Неаполь и Флоренцию. Приехав в Венецию, Петр Ильич писал:
«Во-первых, холод здесь ужасный, и это мне нравится, потому что итальянскую жару я испытал в прошлом году. Во-вторых, гостиницы все переполнены иностранцами, и я с трудом нашел комнатку, притом весьма невзрачную. В-третьих, Венеция такой город, что если бы пришлось здесь прожить неделю, то на пятый день я бы удавился с отчаяния. Все сосредоточено на площади Св[ятого] Марка. Засим куда ни пойдешь, пропадаешь в лабиринте вонючих коридоров, никуда не приводящих, и пока не сядешь где-нибудь в гондолу и не велишь себя везти, не поймешь, где находишься. По Canale Grande проехаться не мешает, ибо дворцы, дворцы и дворцы, все мраморные, один лучше другого, но в то же время один грязнее и запущеннее другого. <…> Зато Палаццо дожей верх красоты и интересности, с романтическим ароматом совета десяти, инквизиции, пыток, ублиеток и т. п. прелестей. Я все-таки избе´гал его еще раз вдоль и поперек и для очистки совести побывал в других двух-трех церквах с целой бездной картин Тициана и Тинторета, статуй Кановы и всяких эстетических драгоценностей. Но, повторяю, город мрачный, как будто вымерший»[339].
В Риме Чайковский «…утро все бродил по городу и видел действительно капитальные вещи, т. е. Колизей, термы Каракаллы, Капитолий, Ватикан, Пантеон и, наконец, верх торжества человеческого гения – собор Петра и Павла»[340]. Одним из сильнейших впечатлений стало посещение развалин Помпеи: «Не могу тебе выразить словами силу впечатления, которое я испытал, бродя по этим развалинам. Я обошел все сначала с неизбежным гидом, но потом отделался от него и обошел еще раз весь город один, заходя чуть не в каждый дом, предаваясь мечтаниям и стараясь вообразить себе жизнь среди этого заживо погребенного места»[341].
При этом Петра Ильича накрывают тяжелые эмоциональные состояния, которые он сам называет «черной меланхолией». В письме Модесту он рассказывал о подобном моменте: «Ты думаешь себе: вот счастливый человек! То из Венеции пишет, то в Риме и Неаполе был, а то вдруг из Флоренции корреспондирует. А между тем, Модя, нельзя себе представить человека более тоскующего, чем я, все это время. В Неаполе я дошел до такого состояния, что ежедневно проливал слезы от тоски по родине вообще и всех дорогих людях в особенности»[342].
Вернувшись в Москву, Чайковский вспомнил, что главная дирекция РМО объявила конкурс на написание оперы на сюжет повести Николая Гоголя «Ночь перед Рождеством» по готовому либретто известного русского литератора Якова Полонского. Оно было написано для композитора Александра Серова, но в связи с его смертью осталось невостребованным. Петр Ильич попросил издателя Василия Бесселя как можно быстрее прислать ему условия.
В начале июня Чайковский отправился к Кондратьеву в Низы, где и начал работу над новой оперой. Брату Модесту композитор сообщал:
«Во-первых, я пью карлсбадские воды, а во-вторых, я осмеливаюсь, в противность твоим советам, все-таки сочинять “Вакулу”. Порядок такой: встаю в 61/2, пью 5 стаканов воды, начиная с 7 часов; в 9 чай, от чая до 12 часов чтение и игра на фортепьяно (преимущественно Шумана); в 12 ч[асов] завтрак, от 12 до 3 занятия, т. е. сочинение “Вакулы”; от 3-х до 5-ти первая партия в безик (к которому я очень пристрастился), потом купанье и обед; после обеда одиночная прогулка, продолжающаяся около двух часов; затем сиденье на крылечке; в 9 часов чай и после того немедленно вторая партия в безик, а в 11 или 111/2 отхождение ко сну. Порядок этот без всяких существенных изменений исполняется вот уже две недели. Мы живем с глазу на глаз; иногда приезжает доктор или один из братьев Н[иколая] Д[митриевича]. Я чрезвычайно доволен этим образом жизни и жду от него, в совокупности с водами, большой пользы для своего здоровья»[343].
С середины июля Чайковский, по своему обыкновению, гостил у Шиловского в Усове, здесь он уже работал над инструментовкой «Кузнеца Вакулы». 21 августа опера была завершена и послана на конкурс под девизом «Ars longa, vita brevis» («Искусство вечно, жизнь коротка»).
Как часто случалось у Чайковского, после летнего отдыха он был в полном безденежье. Еще находясь в Усове, он попросил в долг у Карла Альбрехта:
«Карлуша!
Николай Григорьевич не позволил мне приставать к нему летом с деньгами. Но мне невозможно отсюда уехать, если ты не пришлешь мне по крайней мере 40 р[ублей] сер[ебром], которые я тебе по приезде немедленно отдам»[344].
В Москву Чайковский вернулся в конце августа, 4 сентября написал издателю Бесселю, от которого ждал денег за оперу «Опричник»: «Я очень удивлен, что до сих пор не получаю от тебя денег. Они мне нужны до самой крайней степени. Я буквально бедствую, и это тем более неприятно, что я вполне рассчитывал, возвратившись в Москву, найти твои деньги. Прошу тебя немедленно выслать мне и непременно всю сумму»[345].
В это время композитор переезжал на новую квартиру[346], также у него гостил брат Модест, и Петру Ильичу вновь пришлось обращаться за деньгами, на этот раз к Юргенсону: «Дай, ради Бога, 25 р[ублей] сер[ебром] для отправления брата в Петербург»[347].
Безденежье, неумение тратить и вести бюджет, постоянные долги сопровождали Чайковского всю жизнь вне зависимости от его доходов, этот фактор также часто омрачал его жизнь.
С новой оперой вышел казус – Чайковский перепутал сроки, о чем рассказал в письме Василию Бесселю:
«Об опере оттого ничего не писал, что неловко мне казалось об этом кому бы то ни было говорить. Тем не менее теперь это до такой степени сделалось известным, что я считаю излишним скрываться от тебя. Опера вполне кончена, но клавираусцуг еще не сделан. Я просидел, не вставая все
