Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер
Вскоре после случившегося Петру Ильичу написала мать Зака:
«Милостивый Государь, Петр Ильич!
Я узнала из газет о несчастье, которое случилось с Эдуардом 2го ноября 1873 года. Как Вы единственный, который может знать причину, которая заставила его посягнуть на свою жизнь, прошу Вас покорнейше написать мне все, что Вы об этом происшествии знаете, что его побудило на этот поступок.
Я Вас прошу и умоляю Вас, как несчастная мать, напишите, где он похоронен, и поставьте на его могилу какой-нибудь крестик. Он родился 1854 года 13 дня.
Еще большую просьбу я за Вас имею, если Вам возможно получить свидетельство, что дочь моя Александра… училась в консерватории и может преподавать уроки музыки, то прошу Вас покорнейше мне таковое выслать.
Не имеете ли Вы или Г[осподин] Кёбер портрет Эдуарда, вышлите мне его, пожалуйста.
Надеясь на Вашу доброту, я осмеливаюсь так много у Вас просить. Вы мне это простите.
В надежде, что Вы мне во всем этом не откажете остаюсь к Вашим услугам готовая
Caroline Sack»[325].
Трудно себе представить, как сам Чайковский сумел пережить эту потерю и чувство вины перед столь еще юным человеком, за которого, безусловно, ощущал ответственность. Петра и в этот раз поддержали родные, которые, судя по всему, были осведомлены в той или иной степени о его отношениях с Заком. В частности, о случившемся он написал сестре Александре – она же нашла слова сочувствия для брата и ответила ему:
«Петруша, что ты обо мне думаешь? – Уже более месяца, что я мучаюсь угрызением совести, что не отвечала тебе на твое письмо, полное страданий и тревоги. Теперь думаю, что нечего и возвращаться к этому грустному обстоятельству, время, верно, успокоило тебя и усыпило ложное страдание в мнимой вине. Не оправдываю самоубийство, но твердо верю, что если оно совершилось – то к лучшему; как ни жаль молодой жизни, но раз принятый… вредный, неправильный путь, трудно исправим, а жизнь вообще так коротка, что редко хватает ее на серьезную борьбу с самим собой, а поэтому мое мнение – внезапное пресечение всего – лучший исход. Милый ты мой, дорогой, зачем выпало на твою долю столько сердца и чувствительности! Тебе, с твоим трудом и твоим даром, надо было бы иметь более жестокости, да вот в том-то и беда, что люди, осененные, как ты, всегда до болезненности чутки. Зато как бы я хотела окружить тебя своими заботами, как бы я была счастлива, если б могла жить с тобой, уберечь и защитить тебя хоть от мелких горечей жизни да избавить от ежедневных мирских забот!»[326]
С годами история отношений с Эдуардом Заком и такой трагический финал не просто оставались в памяти Чайковского, который в том числе изводил себя чувством вины перед несчастным юношей. Спустя 14 лет, 4 и 5 сентября 1887 года, в своем дневнике композитор сделал две очень эмоциональные записи, посвященные Заку. В них боль и отчаяние от случившегося, и вся глубина его привязанности к молодому человеку, и любовь: «Перед отходом ко сну много и долго думаю об Эдуарде. Много плакал. Неужели его теперь вовсе нет???[327] Не верю»[328]; «Опять думал и вспоминал об Заке. Как изумительно живо помню я его: звук голоса, движения, но особенно необычайно чудное выражение лица его по временам. Я не могу себе представить, чтобы его вовсе не было теперь. Смерть, т. е. полное небытие его выше моего понимания. Мне кажется, что я никого так сильно не любил, как его. Боже мой! ведь что ни говорили мне тогда и как я себя ни успокаиваю, но вина моя перед ним ужасна! И между тем я любил его, т. е. не любил, а и теперь люблю, и память о нем священна для меня!»[329]
На фоне отношений с Заком появляется целый ряд сочинений. В частности, увертюра «Ромео и Джульетта».
После трагической смерти Эдуарда Чайковский сочинил «Шесть пьес на одну тему» (соч. 21), где одна из пьес – «Похоронный марш». В следующем году Чайковский создает произведение в самой трагической и темной тональности си-бемоль минор – Первый концерт для фортепиано с оркестром.
Покорение вершин
Карьера Чайковского-композитора шла в гору семимильными шагами – непокоренным оставался самый популярный жанр – опера. С 1870 года Чайковский работал над своей новой оперой «Опричник». На этот раз после комедии и фантастического сюжета выбор композитора пал на трагедию Ивана Ивановича Лажечникова – автора известных исторических романов, снискавшего славу «отечественного Вальтера Скотта». Его роман «Ледяной дом», действие которого разворачивалось во время царствования Анны Иоанновны, даже был переведен на французский Александром Дюма-отцом. Трагедия «Опричник», написанная в 1842 году, сначала была запрещена цензурой, вероятно, за попытку вывести Ивана Грозного на сцену[330]. Премьера состоялась лишь спустя четверть века сначала в Санкт-Петербурге, а затем, 6 октября 1867 года, на сцене Малого театра в Москве. Чайковский, который в это время находился в Москве, скорее всего, видел один из спектаклей.
На этот раз либретто композитор решил писать сам и создавал его параллельно с музыкой. Работа длилась два года. Когда опера была закончена, Чайковский представил ее в Дирекцию Императорских театров, а затем лично присутствовал на заседании Музыкального комитета, на котором опера была одобрена для постановки практически единогласно.
После неудачи с «Ундиной», которая была сначала принята Дирекцией Императорских театров, а потом было отказано в постановке, Чайковский беспокоился о судьбе «Опричника». Петра одолевали тяжелые мысли, которыми он делился с другом Иваном Клименко:
«Вообще же ничего выдающегося, в сравнении с тем прошлым годом, в нашей (т. е. моей и всех нас, твоих приятелей) жизни не совершилось. Так же ходим в консерваторию, так же иногда сходимся и совокупно пием, и в сущности все хандрим, как и в прошлом году. Вообще хандра нас всех поедом ест, и это объясняется тем, что мы становимся старше, ибо я не могу скрыть от те6я, что каждое преходящее мгновение приближает нас к гробу. Что касается лично меня, то, по правде сказать, я один только интерес имею в жизни: это мои композиторские успехи. Нельзя сказать, чтобы в этом отношении я был особенно избалован. Пример: в одно и то же время представляют в Дирекцию театров свои оперы два композитора: Ф[аминцы]н Сарданапала и я – “Опричника”. Ф[аминцы]н всеми признается за совершенно бездарного человека; про меня пишут и говорят, что я даровит. Однако же опера Ф[аминцы]на уже принята на сцену, а участь моей совершенно неизвестна, и есть много данных, что она так же точно канет в Лету, как и “Ундина”. Еще
