Фрунзик Мкртчян. «Я так думаю…» - Кора Давидовна Церетели
Хорен Абрамян
В последние месяцы жизни Фрунзик духовно был полностью обращен в себя. Его перестало интересовать и почти не трогало всё то, что совсем недавно вызывало живейший отклик. На первый план выступила семейная трагедия. Он горестно и как-то затаенно переживал ее. Единственной отдушиной Фрунзика, дававшей ему возможность хоть как-то держаться на плаву, был его театр, ответственность перед актерским коллективом. Однако осенью 1993 года театр пришлось закрыть. Фрондерствующая оппозиция отключила атомную электростанцию – единственный источник электроэнергии. Обстановка в городе напоминала блокаду Ленинграда. Армения замерзала без света, без газа. Пустые прилавки магазинов. Дикие, километровые очереди за хлебом, за керосином. А на улице постоянный шум и крик возбужденной толпы.
Уже после этого Фрунзик вывез сына в Париж, чтобы показать его врачам. Диагноз, поставленный Ваагну, не оставлял надежды. Это надломило артиста.
Ко всему прочему, вернувшись из Франции, Фрунзик узнал о смерти своего лучшего друга – народного артиста Армении Азата Шеренца. Они познакомились, когда Фрунзик работал в Ленинаканском театре. При знакомстве Азат Шеренц налил ему в стакан из-под чая водку и сказал: «Ты талантливый, ты должен выпить, потому что все талантливые актеры были алкоголиками». Фрунзик выпил… Вряд ли он знал тогда, что эти слова окажутся такими пророческими.
С горя актер снова запил, окончательно потерял интерес к жизни, уже почти не покидал своей квартиры. В комнате горела одна тусклая лампочка. Альберту удалось где-то раздобыть дизельный генератор от грузового автомобиля, и он подключил к нему лампу и холодильник. Впрочем, еда, принесенная братом, оставалась нетронутой – Фрунзик ничего не ел. Только пил, курил дешевые сигареты и слушал любимую музыку.
Альберт Мкртчян:
29 декабря я заехал к нему утром домой, чтобы отвезти на панихиду по Азату Шеренцу, с которым они всю жизнь были не разлей вода. Уже на первом этаже услышал его громкий голос. Поняв, что Фрунзик напился, я отпустил машину. До вечера я просидел около постели брата, а он не переставая говорил о своем театре. Помню, он в очередной раз поставил кассету с «Адажио» Альбинони, музыку эту собирался использовать в своем следующем спектакле. Потом я уложил его спать и на несколько часов поехал домой. Было пять вечера. Добравшись до дома, я тут же принялся упорно названивать Фрунзику – у меня было какое-то недоброе предчувствие. Хотя я понимал: из-за хаоса в городе телефонная связь была нарушена, и дозвониться до него было невозможно – с телефона Фрунзика можно было только звонить, а не принимать звонки. А в семь вечера мне позвонили и сказали, что Фрунзика больше нет. Он умер мгновенно, во сне. Он уснул вечным сном. Сидя за столом на кухне. Проснувшийся Ваагн заметил, что отца нет в комнате, вышел на кухню, увидел его, с трудом перенес на постель. «Скорая» уже ничего не смогла сделать. Инфаркт. Ему было всего 63 года…
Альберт Мкртчян как-то высказал свою версию смерти брата: «Фрунз желал смерти, он рвался к ней, он мечтал о ней, жестоко гася в себе жизненные инстинкты. Его не время погубило и не пристрастие к вину и табаку… Нет, он сознательно шел к своей погибели, не имея сил пережить страшную болезнь сына и жены – свое огромное семейное горе». Сос Саркисян подтверждает: «Я однозначно могу сказать – он решил больше не жить».
Его хоронила вся Армения. Природа тоже оплакивала Фрунзика – весь день шел дождь со снегом. Приехавшие на похороны гюмрийцы привезли с собой землю его родного города. Они сказали, что земля эта мокра не от снега, а от слез земляков. Прощание с актером затянулось и продлилось до сумерек. Света на улицах не было. Дороги в городе были размыты дождями и покрыты скользким, тающим снегом. Стоявшие на обочинах машины фарами освещали темные мостовые. Десятки тысяч людей с зажженными свечами провожали в последний путь любимого актера. Гроб с его телом несли по живому многокилометровому коридору, освещенному свечами.
На любительских съемках похорон запечатлелись заплаканные лица тысяч ереванцев, аплодирующих актеру в последний раз.
В новогоднюю ночь 1994 года армяне пили свой первый бокал не чокаясь. Без звона. Стоя и молча. В Армении так пьют за почившего близкого члена семьи.
Эпилог
Хоть и прошло почти шестнадцать лет, как Фрунзик Мкртчян ушел из жизни, трагическая история не закончилась со смертью артиста. Рок словно продолжал преследовать семью. В 1998 году в Аргентине от рака скончалась Нунэ, в 2003 году не стало Ваагна. Донара – врачи недаром обещали ей долгую жизнь – пережила всех: Фрунзика и своих детей – и ныне содержится в пансионате для душевнобольных под Ереваном, в полном забытье не в состоянии осознать бездну своей трагедии.
Тамар Оганисян вскоре после смерти Фрунзика эмигрировала в Америку. Даже родные не знают, как сложилась ее судьба.
Распалась некогда огромная страна. Многие казавшиеся незыблемыми авторитеты остались в прошлом. А любовь, которую испытывает к артисту многомиллионный зритель, никуда не ушла. Это любовь особенная… Фрунзика любят как человека, живущего рядом с нами, и говорят о нем в настоящем времени.
«Как любят в народе Фрунзика, не любят больше никого», – подтверждают его армянские коллеги, друзья, зрители. На родине актера, в Армении, в офисах, витринах, на рынках – всюду портреты Фрунзика – в жизни и в ролях. Да только ли в Армении! Афоризмы Фрунзика, его словечки, его знаменитые реплики путешествуют по многочисленным интернет-форумам. Фильмы с его участием не сходят с экранов телевидения. Их рейтинг неизменно зашкаливает. И каждый раз – новый всплеск зрительского интереса к жизни, ролям, личности любимого актера.
Что же такого особенного, такого важного подарил людям этот удивительный человек? Какую такую «умную вещь» сказал? Чем так забирает зрителей всех поколений, включая нашу колючую, не расположенную к сантиментам молодежь?
Возможно, особая харизма Фрунзика Мкртчяна – актера и человека – в какой-то степени восполняет вакуум нашей души, дефицит любви, искренности, доброжелательности. Неугасающая народная любовь к Фрунзику, его востребованность вселяют надежду в возможность реставрации ценностей жизни. Думается – а что если еще не всё потеряно? И тогда провозглашенный Фрунзиком высший эталон добра: «Когда тебе будет приятно, и мне будет приятно!» – не праздное утешение и не химера, а спасительная для души подсказка, возможность существования на высшем
