Джон Стейнбек - Русский дневник

Капа имеет одно любопытное качество. Он покупает зажигалку, но как только в ней заканчивается бензин, откладывает ее в сторону и никогда больше ей не пользуется. То же и с авторучками: когда в них заканчиваются чернила, он никогда их не доливает. Карандашом он пользуется до тех пор, пока тот совсем не затупится, а затем тоже откладывает его в сторону и идет покупать другой карандаш. Заточить карандаш? Да никогда! В результате я заправляю его зажигалки, затачиваю его карандаши, набираю в ручку чернила и, вообще, готовлю его к новому выходу в свет.

Когда мы собирались в Россию, то не знали, что здесь можно будет купить, поэтому приобрели во Франции замечательный карманный перочинный нож с множеством лезвий на все случаи материальной жизни и кое-какие – для духовной. Среди его лезвий были лопатки, ножницы, напильники, шило, пилочки, открывалки для банок и открывалки для пивных бутылок, штопоры, инструменты для удаления камней с лошадиных копыт, ножи для еды и ножи для убийства, отвертки и зубила. С помощью этого ножа можно было починить часы или отремонтировать Панамский канал. Это был самый замечательный перочинный нож, который можно себе представить. Мы пользовались им почти два месяца. Правда, единственное, что мы им делали, – это резали колбасу. Но надо честно признать: колбасу он режет великолепно.

Мы зашли в бюро Herald Tribune и с жадностью прочитали все новости, отчеты и телеграммы за последние две недели. Мы также изучили брошюры посольства и новостные материалы Британской службы информации. Мы даже прочитали какие-то речи! А Капа рыскал по номерам иностранных корреспондентов в «Метрополе» и обеими руками сгребал книги.

Мы даже пошли на коктейль в отделе печати английского посольства, приглашение на который нам выдали с большой неохотой. В общем, мы вели себя плохо. Мы скулили, вымаливая сигареты у всех знакомых и незнакомых. Мы давали невыполнимые обещания относительно числа коробок сигарет, которые мы сразу же вышлем сюда, как только окажемся дома. Мы принимали по три ванны ежедневно, так что скоро смылили все свое мыло, и нам пришлось выклянчивать его у корреспондентов.

Официальная жалоба

Роберт Капа

Я глубоко несчастен. Десять лет назад, когда я начинал свою сознательную жизнь, делая фотографии людей, которых бомбили самолеты с маленькими свастиками на крыльях, я увидел несколько небольших самолетов с маленькими красными звездами, которые сбивали те, что были со свастиками. Это было в Мадриде во время гражданской войны, и тогда мне это очень нравилось. Я решил, что обязательно приеду и увижу те места, где рождаются курносые самолеты и летчики. Я хотел приехать в Советский Союз пофотографировать. Тогда я впервые написал туда о своем желании. В последующие десять лет мои русские друзья часто вызывали невероятное раздражение, но когда постреливать стали всерьез, они каким-то образом оказались по ту же сторону фронта, что и я. Тогда я послал им очень много других предложений. Они не ответили ни на одно.

Прошлой весной русским как-то удалось стать в моей части мира невероятно непопулярными. Сейчас многое делается для того, чтобы заставить нас на этот раз стрелять друг в друга. Летающие тарелки и атомные бомбы – это совершенно нефотогеничные вещи, поэтому я решил сделать еще одну попытку приехать в Россию, пока не стало слишком поздно. На этот раз я нашел некоторую поддержку в лице человека с широкой известностью, заметным желанием выпить и тонким пониманием состояния веселого неудачника. Его зовут Джон Стейнбек. Начал он подготовку к нашей поездке весьма оригинально. Во-первых, он сказал русским, что было бы большой ошибкой считать его столпом мирового пролетариата. В действительности его скорее можно назвать представителем декаданса с Запада, а на самом деле – с дальнего Запада, потому что он – выходец из самых глубоких погребков Калифорнии. Во-вторых, он связал себя обязательством писать только правду, а когда его вежливо спросили, что такое правда, он ответил:

– А вот этого я и не знаю.

После такого многообещающего начала он выпрыгнул из окна и сломал себе ногу.

Это было несколько месяцев назад. Сейчас поздняя ночь. Я сижу в центре чрезвычайно мрачного гостиничного номера в окружении ста девяноста миллионов русских, четырех фотоаппаратов, десятков проявленных и множества непроявленных пленок и одного спящего Стейнбека. И я глубоко несчастен. Все сто девяносто миллионов русских – против меня. Они не проводят безумных митингов на перекрестках, не практикуют на людях свободную любовь, не следят за новинками моды. Это очень правильные, высоконравственные, трудолюбивые люди – что для фотографа скучнее скучного. Кроме того, им почему-то нравится русский образ жизни и не нравится фотографироваться. Мне стали отвратительны четыре моих фотоаппарата, прошедшие войны и революции, потому что каждый раз, когда я нажимаю на спуск, что-то идет не так. К тому же у меня теперь в соседях три Стейнбека вместо одного.

Мой долгий день начинается с утреннего Стейнбека. Просыпаясь, я осторожно открываю глаза и вижу, что он сидит за столом. Его большой блокнот открыт – он делает вид, что работает. На самом деле он просто ждет, пока я пошевелюсь. Он страшно голоден. Но утренний Стейнбек – очень застенчивый человек, который не в состоянии даже снять телефонную трубку и сделать хотя бы малейшую попытку внятно и грамотно переговорить с русскими официантками. Таким образом, мне приходится вставать, поднимать трубку телефона и на английском, французском и русском языках заказывать завтрак. Это поднимает настроение Стейнбека и делает его весьма дерзким. Он принимает вид переоцененного деревенского философа и говорит:

– Сегодня утром мне бы хотелось задать тебе несколько вопросов.

Все три часа голода он, очевидно, обдумывал эти проклятые вопросы, темы которых простираются от застольных привычек древних греков до половой жизни рыб. Я веду себя, как настоящий американец. Я легко и просто мог бы ответить на эти вопросы, но я вспоминаю о своих гражданских правах, отказываюсь отвечать и переадресую эти вопросы в Верховный суд. Однако Стейнбек легко не сдается: он продолжает хвастать своей вселенской эрудицией, пытается предложить мне помощь в образовании и в конце концов вынуждает меня отправиться в изгнание. Я нахожу убежище в ванной комнате, хотя просто ненавижу это место. Я заставляю себя лечь в ванну, выстланную наждачной бумагой, заполнить ее холодной водой и не вылезать из нее до самого завтрака. Иногда на это уходит много времени. После завтрака я получаю подмогу: прибывает Хмарский. Что характерно – в характере Хмарского нет утренних и вечерних фаз: он очень плох круглосуточно.