Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие - Игорь Викторович Оболенский
Ну вот, например, что вспоминается. Я, совсем маленькая, находилась в Переделкино. Мы сидели за столом, обедали, и я, видимо, начала чавкать. Зинаида Николаевна резко сказала: «Не чавкай!» А Борис Леонидович, он сострадательный был, таким жалеющим взглядом на меня посмотрел. Тут Зинаида Николаевна снова очень строго говорит мне: «Не чавкай!».
А я всегда была впечатлительным ребенком. У меня уже слезы на глазах, я вся сжалась. И Борис Леонидович решил за меня заступиться: «Зина, Мариша не знает, что надо просто рот закрыть, чтобы не чавкать». И мне так легко стало…
* * *
Зиниколавна была хорошей хозяйкой. Когда они приглашали гостей, в Переделкино устраивалось пиршество, и не только кулинарное. Мы, дети, тихо сидели за столом, папа тоже молчал. Но я внимательно слушала великих друзей дома, это и было мое воспитание. В конце обеда Зинаида Николаевна милостиво говорила: «Мариша, ну теперь ты вытрешь со стола, будешь у нас хорошей хозяйкой».
Помню те обеды. В столовой стоял длинный стол, во главе всегда сидела Зинаида Николаевна, по правую руку от нее – Борис Леонидович, по левую – их сын Леня, потом папа. Затем уже гости.
С Генрихом Густавовичем они общались, он приезжал в Переделкино до конца своей жизни. Оказывается, за несколько дней до того, как он должен был приехать, с Зинаидой Николаевной начинало твориться что-то неописуемое. Даже домработница говорила: «Ну вот, ейный приезжает». Зиниколавна нервничала, убирала дом, приводила себя в порядок, накручивала бигуди.
Она была большой картежницей. Очень азартной, дома без конца играли в покер. И папа тоже был азартен. Любил бридж. Зинаида Николаевна так серьезно воспринимала игру! Когда Генрих Густавович приезжал, они тоже начинали играть. При этом Нейгауз несерьезно к этому относился, смеялся во время игры, что-то рассказывал, какие-то ошибки делал. А Зинаида Николаевна просто бесилась: «Гарик, как ты можешь! Это серьезная игра!» Бориса Леонидовича карты не волновали совершенно, он не имел к этому ни малейшего интереса. А для Зинаиды Николаевны это была настоящая страсть.
Очень хорошо помню: она сидит за столиком, курит «Беломорканал», и в руках с ярко накрашенными красными ногтями – карты.
Она была эффектной. Делала перманент, эти черные волосы, белый накрахмаленный воротничок, она вообще любила крахмалить белье. Но совершенно при этом не обращала внимания на одежду, у нее было два, кажется, платья.
Она жила другим – ухаживала за Борисом Леонидовичем, была ему великолепной женой.
* * *
Дом в Переделкино – двухэтажный. На втором этаже находится кабинет Пастернака. Лестница, ведущая наверх, была запретным местом, мне разрешали играть только на первых трех ступеньках. Я тихая была, вряд ли могла помешать, но все равно существовал культ – Борис Леонидович работает. Единственный, кто мог потревожить тишину, – папа, который играл на рояле. Но это Борису Леонидовичу не мешало.
Недавно была в Переделкино, взглянула на эти ступеньки и удивилась – как я на них могла умещаться. Хотя Борис Леонидович на меня никогда не сердился. Но Зинаида Николаевна охраняла его покой.
У Пастернака был четкий режим дня. Работал в саду, копал что-то, затем много часов писал, днем спал, а потом снова работал. И Зинаида Николаевна за соблюдением этого режима строго следила.
Борис Леонидович был очень добрый, помогал многим. Зинаида Николаевна никогда не роптала, не возражала против этого. Деньги в доме были, Пастернак ведь все время работал. Если его не печатали, то брался за переводы. И всегда очень экономно обращался с деньгами, вещами. И меня учили бережливости: не выбрасывать, например, хлеб.
Пастернак вообще был очень скромным, абсолютно равнодушным к одежде. Да и по его кабинету это видно: простая кровать стоит, кепка висит.
* * *
Что он чувствовал, когда к Зинаиде Николаевне приезжал Нейгауз? Вот этого я не знаю. В такие моменты он уходил к Ивинской. Тут ведь был такой момент…
Когда умер Адик (старшего сына Нейгауза не стало в 1945 году, ему было 20 лет, – Прим. И.О.), то Зинаида Николаевна решила, что была очень грешна в жизни. И перестала жить с Борисом Леонидовичем как женщина. Об этом она сама моей маме рассказывала. А Пастернаку, видимо, этого не хватало. И появилась Ольга Ивинская…
Зинаида Николаевна в душе могла любить и была готова пойти на любые жертвы, но по-женски не была мягкой. Свои чувства она выражала заботой, а так была сурова и строга. Ольга Ивинская была совсем другой…
Как-то я встретила общую знакомую, которая стала обвинять Зинаиду Николаевну в том, что когда Адик смертельно заболел, она его отдала умирать в санаторий. Боялась, что может заразиться Леня, ее сын с Борисом Леонидовичем.
Урну с прахом Адика похоронили на территории переделкинской дачи.
Когда дачу у семьи отбирали, мы все приехали в Переделкино, вырыли эту урну и похоронили на кладбище…
* * *
Зинаида Николаевна пережила Пастернака на шесть лет. У нее был рак. Мы с мамой приезжали ее навещать, она уже лежала. Я спросила, рак чего, и мне ответили, что уже всего организма.
У Бориса Леонидовича ведь тоже был рак. И Зинаида Николаевна, когда ухаживала за ним, как бы шутя задавалась вопросом, интересно, рак передается или нет, и тут же брала посуду и доедала за Борисом Леонидовичем…
Прах Зинаиды Николаевны находился в урне. И папа с ней не расставался. Он ведь очень любил мать, ценил ее мнение, был привязан к ней. И долго после смерти Зинаиды Николаевны не мог расстаться с этой урной. Его уговаривали, что надо прах предать земле. Он отказывался – было суеверное ощущение, что если похоронит, то с ним случится несчастье. И так оно и произошло – через несколько месяцев после предания праха земле папа скончался.
Тоже мистика какая-то, он чувствовал свою смерть…
* * *
Марина Станиславовна Нейгауз, к сожалению, тоже ушла из жизни. Многих моих собеседников, принимавших участие в создании этой книги, сегодня уже нет в живых. Но остался их голос, их рассказы. А значит, осталась История.
Глава вторая
Елена Сергеевна Булгакова
Белая пятиэтажка на Никитском бульваре стоит и сегодня, обычный московский дом. Я видел его, конечно, и раньше. Но после знакомства с Випой вглядываюсь в эти окна иначе. И как мне не хватает на фасаде мемориальной доски!
Ну в самом деле, разве никому не важно, что здесь закончились дни человека, которому мы обязаны публикацией романа «Мастер и Маргарита». Если бы не Елена Сергеевна Булгакова, а именно
