Юрий Сушко - Высоцкий. На краю

Высоцкий кивнул и снова исчез. А ребята продолжали разговор. Потом Владимир вернулся и с ходу спел. Позже объяснял, зачем нужна была подсказка: «Ты пойми, «центр» — слово намного лучше. Это — как затвор щелкает!»

Выпустить «Павших» к двадцатилетию Победы не получилось. Определили новую дату — к годовщине начала Отечественной войны. На 22 июня управление культуры Мосгорисполкома назначило официальную сдачу спектакля. После обсуждения на двери театра появилось объявление — «Спектакли «Павшие и живые», назначенные на 24, 27 июня; 3, 5 июля, отменяются».

Один из друзей театра, фрондирующий партийный функционер из ЦК КПСС Лев Делюсин, рассказывал: «К спектаклю управление отнеслось отрицательно. Особенно их раздражало два мотива. Первый — заостряющий проблему Сталина, а второй — еврейский. Противники спектакля составили список поэтов: Пастернак, Самойлов, Казакевич, Коган и даже Кульчицкий попали в евреи. Любимову совершенно открыто говорили, что он поставил еврейский спектакль».

Инструктор горкома партии некто Ануров сидел в зале и ставил галочки — кто еврей, а кто нет. Левина подсмотрела, принялась помогать: «Вы все перепутали, вы не там ставите. Например, Кульчицкий — чистокровный русский дворянин, а вот Семен Гудзенко — как раз еврей».

Через неделю состоялась очередная открытая репетиция. У «госприемки» замечаний появилось еще больше: «Стихи Бергольц звучат тенденциозно!», «Новелла о Казакевиче занимает непомерно большое место», «Вечный огонь Пастернаку не верен!»… Хорошо, соглашается Любимов, давайте сделаем так: актеры будут стоять у чаши с вечным огнем, а он не будет зажигаться…

Спектакль отложили до нового сезона. Чиновники отправлялись в отпуска. Актерам тоже было рекомендовано отдохнуть.

К тому времени у Владимира, по мнению Люси, уже начал складываться более-менее устойчивый статус актера театра на Таганке, он начал получать стабильную зарплату, которая, впрочем, вся уходила на няньку. Люся считала, что должна все время быть рядом с ним: «Во-первых, я сама хотела постоянно быть рядом, а во-вторых, и Володя в этом нуждался. А иногда в этом был смысл и для театра: я хоть как-то гарантировала, что Володя будет на спектакле, не опоздает и не пропадет…» В общем, Люся прочно «прописывается» на Таганке. В зрительном зале она всегда сидела в первом ряду, и, как говорили актеры, по выражению ее лица, а главное — по глазам, узнавали, как они сегодня работают. Боря Хмельницкий выражался образно: «Люся брызгает слезами нам на коленки».

Ей льстило, что сам Любимов видел в ней свою союзницу и надежную помощницу в непростом деле соблюдения трудовой дисциплины актером Высоцким. Говорили, что Юрий Петрович ценил Людмилу Владимировну и как актрису. И вроде бы даже предлагал ей вступить в труппу. Но что-то не сложилось. Возможно, эту идею и сам Владимир не очень одобрял: на кой ему нужно, чтобы и днем, и ночью, и дома, и на работе на него было направлено недремлющее око(«пришел домой — там ты сидишь…»)?..Пусть уж лучше пацанами занимается, верно?

Тем не менее, окончательно завершив все свои прежние бракоразводные процедуры, В.С. Высоцкий и Л.В. Абрамова официально стали мужем и женой. А Высоцкий к тому же еще и законным отцом своих сыновей.

После репетиции всей компанией расселись в три такси и поехали праздновать «свадьбу». Очень весело сидели, вспоминал Смехов: Сева Абдулов пел «Кавалергардов» Юлия Кима — Володя гордо сиял, Коля Губенко пел «Течет речечка» — Володя громко восторгался. Пели вместе, острили, анекдотили, а потом — он сам поет, прикрыв глаза, с какой-то строчкой уходя в никуда, в туннель какой-то. Меня прошибла песня и ее припев:«А счетчик щелкает… В конце пути придется рассчитаться…»

На лето у Владимира был запланирован краткосрочный, изначально обреченный на провал роман со «Стряпухой». Как говорила его партнерша по съемкам Светлана Светличная, этой своей роли в фильме Высоцкий просто стеснялся, чувствовал себя униженным. Но момент для него был кризисный, и верный Левон Кочарян уговорил начинающего режиссера Кеосаяна взять друга в киноэкспедицию. «Он тогда, — деликатно говорила Светлана, — чуть-чуть попивал больше, чем нужно. К съемкам мы его отхаживали кислым молоком…»

На съемках всем все было до лампочки, замечал 2-й режиссер Владимир Акимов. Не было никакого энтузиазма — только бы Кеосаяна не подвести. В Краснодарской станице мы два месяца снимали без выходных. В 5 утра я уже всех поднимал, в 6 часов выезжали в степь на съемки и — пока не стемнеет. А потом набивалось в хату много народу, появлялась гитара со всеми вытекающими последствиями — часов до двух ночи пение, общение… Эдик Володю пару раз чуть не выгнал, был страшно недоволен, скандалил, грозился отправить в Москву. Мы брали Володю на поруки, а сам он брал бумагу и сочинял письмо Кочаряну: «На Большой Каретный, дедушке Левону Суренычу. Милый дедушка, забери меня скорей отсюдова! Эдик меня обижает…»

…А вот вестей из Минска по-прежнему не было. Что они тянут? Серенькая книжка сценария Шпаликова по-прежнему пылилась в ящике его столика в гримерке, уже на отдельные листочки рассыпалась. Сколько раз читал, материал нравился, себя узнавал. Точнее, свои впечатления детские. Роль танкиста Володи классная, ясно видно, как играть. Человек серьезный. Прошел войну, горел в танке, был тяжело ранен, в 30 лет — седой, с искореженным лицом… Но не озлобился, остался добрым, чутким парнем… Полгода лежал в госпитале, боялся посмотреться в зеркало… Потом приходит домой. Дома нет мебели, потому что все сожгли — было холодно, нечем топить. Только гитару пожалели и зеркало. И вот он впервые видит свое лицо после госпиталя. Протирает зеркало и смотрит… Все в роли есть — и настроение, и судьба.

Неужели опять пролет?..

Оператор Саша Княжинский, который подсунул ему сценарий, ни в чем не виноват. Он свое дело сделал, уговорил режиссера вызвать на пробы в Минск. А оказалось, Туров просто хотел познакомиться с человеком, который пишет необычные песни.

Ну, приехал, познакомились. Провели пробы. Потом побрели в общежитие, где квартировали операторы, посидели.

— Получился хороший разговор, — рассказывал Виктор Туров. — Мы делились воспоминаниями, впечатлениями, все это перемежалось песнями… И мы с Высоцким почувствовали какую-то взаимную симпатию. Это возникает непроизвольно и необъяснимо — нам просто почему-то не захотелось расставаться… Отправились на вокзал, сдали его билет, потом поехали ко мне домой и всю ночь напролет говорили.

Именно в ту ночь Высоцкий узнал о детской трагедии Турова: «На его глазах немцы казнили отца, а потом угнали его с матерью в Германию. Ему было 7 лет… Когда их освободили американцы, они с матерью ушли. И потеряли друг друга. Он полгода скитался по Европе — добирался до России. И пришел к себе на родину, в Могилев, сам, пацаном девятилетним».