Юрий Сушко - Высоцкий. На краю

Но перед тем была работа в третью смену. Днем репетиции, вечером очередные спектакли, а в перерывах между ними и по ночам подготовка «Антимиров». Актеры пытались соединить поэзию с гитарой, пантомимой, танцем и актерством. Высоцкий предложил Смехову сделать «на двоих» фрагмент из поэмы «Оза». Им удалось превратить его в свой маленький спектакль, чтобы «внятно объясниться в любви и в ненависти». Смехов, читая «под Андрея», изображал романтического долдона, звал приятеля в дальние дали. А Высоцкий, лежа на сцене с гитарой, то с тоской, то зло, то нежно вопрошал: «А на фига?» Зал неистовствовал от восторга.

«Он до стона заводил публику в монологе Ворона, — говорил Вознесенский. — Потом для него ввели кусок, в котором он проявил себя актером трагической силы. Когда обрушивался шквал оваций, он останавливал его рукой. «Провала прошу…» — хрипло произносил он. Гас свет. Он вызывал на себя прожектор, вжимал его в себя, как бревно, в живот, в кишки, и на срыве голоса заканчивал другими стихами: «Пошли мне, Господь, второго». За ним зияла бездна. На стихи эти он написал музыку. Это стало потом его песней».

…Таяла черная пропасть зала, маятник отбивает секунды, на пурпурном заднике графически четко проступают фигуры актеров, соединяются антимиры — иконописный лик мадонны и скафандр человека будущего — и начинается спектакль. «Время, остановись, ты — отвратительно…»

Стоит помост в виде треугольной груши, уточнял Высоцкий, как рисунок на одной из книг Вознесенского. Мы выходим такой футбольной командой, в одинаковой одежде, как это было во времена «Синей блузы», некоторые с гитарами, другие без — читаем его стихи.

Творцы «Антимиров» прикидывались: это вовсе не спектакль, просто поэт читает свои стихи, а актеры ему помогают. Хитрость была в том, что ранее опубликованные тексты не нуждались в дополнительной цензуре Главлита. Горком партии мог лишь скромно предложить включить в общую композицию отрывки из ленинской поэмы Вознесенского «Лонжюмо». Хорошо? Нет проблем!

Однако дерзкая затея с поэтическим представлением могла столь же лихо завершиться, как лихо началась. Один из «Антимиров» пришелся на 3 февраля 1965 года. Все как обычно: зал переполнен, люди «висят на люстрах». При штурме парадного входа разбита витрина…

Начиная спектакль, поэт со сцены сказал: «Сегодня у нас особо счастливый день… Сегодня день рождения завлита театра Эллы Левиной. Она очень любит мою поэму «Лонжюмо», сейчас я ее прочитаю». Все захлопали. Наутро директор театра Дупак был вызван «наверх». Там топали ногами: «Как вы могли позволить себе говорить про счастливый день?!»

Оказалось, в этот день на Красной площади были похороны могущественнейшего партийного деятеля Фрола Романовича Козлова, по сути, второго лица в государстве. Какая радость, когда в стране траур?! С немалыми трудностями скандал замяли.

Успех «Антимиров» был невероятным. С тех пор таганские актеры стали нарасхват, их приглашали на так называемые «устные журналы» в НИИ, в «почтовые ящики», к студентам. Организаторов «левых» концертов гоняли, как зайцев, но количество выступлений таганцев лишь множилось. Состав время от времени менялся, но костяк оставался прежним — Высоцкий, Смехов, Золотухин.

А «Антимиры» не старели. Высоцкий объяснял все просто: «Вознесенский нам приносит все время новые стихи, и мы обновляем — вместо одних номеров входят другие…» Только автор с некоторых пор стал появляться лишь на «юбилейных» представлениях — сотом спектакле, трехсотом… За что едва не поплатился. На одном из таких юбилеев Вознесенский начал читать, в зале вдруг потребовали:

— Пусть Высоцкий выступит!

Андрей Андреевич смутился, насторожился и замолчал. Неловкость сгладил Высоцкий. Он вышел на сцену и сказал:

— По-моему, происходит какое-то недоразумение. В афишах сказано, что это пятисотый спектакль «Антимиров» Вознесенского, а не концерт Высоцкого.

Раздались аплодисменты — публика была рада видеть Высоцкого. А Вознесенский продолжил…

Нас с Высоцким сблизили «Антимиры», утверждал Вознесенский. В его квартире на Котельнической набережной они встречали Новый год под его гитару… Пахло хвоей, разомлевшей от свечей. Эту елку неожиданно пару дней назад завез Владимир с какими-то из своих персонажей. Гости, сметя все со стола… жаждали пищи духовной… Ностальгический Булат, будущий Воланд Веня Смехов… Олег Табаков… Юрий Трифонов… Белла… Майя Плисецкая…

«Когда он рванул струны, дрожь пробежала… Страшно стало за него. Он бледнел исступленной бледностью, лоб покрывался испариной, вены вздувались на лбу, горло напрягалось, жилы выступали на нем. Казалось, горло вот-вот перервется…»

Хватит шляться по фойе,Проходите в залу.Хочешь пьесу посмотреть —Так смотри сначала!

Высоцкому очень нравилось играть разбитного матроса-зазывалу в спектакле «Десять дней, которые потрясли мир». Перед представлением он в бескозырке, с гитарой в руках, в сопровождении Золотухина с гармошкой, озорно подмигивая, терся возле чинной публики в фойе.

Может быть, где-то театр начинался с вешалки. На Таганке — у входа. «Вас встречают не билетеры, — рассказывал Высоцкий, — а актеры нашего театра, переодетые в революционных солдат, с повязками на руках, с лентами на шапках, с винтовками, отрывают корешок билета, накалывают на штык, пропускают вас. Входите в фойе, оформленное под то время. Висят плакаты. Помост деревянный, пирамида из винтовок… Девушки в красных косынках накалывают вам красные бантики на лацканы. Даже буфетчицы в красных косынках и красных повязках.

Почему мы так решили сделать?.. Владимир Ильич Ленин сказал, что революция — это праздник угнетенных и эксплуатируемых. И вот как такой праздник решен весь спектакль… Вы входите в зал и думаете: наконец мы отдохнем, откинемся на спинку кресла и будет нормальное спокойное действо. Но не тут-то было. Выходят рабочий, солдат, матрос — с оружием выходят на сцену и стреляют вверх. У нас помещение маленькое. Они стреляют, конечно, холостыми патронами. Но звука много, пахнет порохом. Это так немножко зрителя взбодряет. Некоторых слабонервных даже иногда у нас выносят в фойе, они там выпьют «Нарзану», но так как билет достать трудно, то приходят досматривать… Начинается оправдание вот этой самой афиши. То есть, правда, «и буффонада, и стрельба, и цирк, и пантомима». Двести ролей в этом спектакле — каждый артист играет по пять-восемь. Переодеваться только успевай. У нас такое творится в гримерных…»

Наверное, Высоцкий был самым успешным, как принято нынче говорить, «агентом по рекламе» своего театра. Он с нескрываемой любовью, жаром, темпераментом, в самой превосходной степени, до мельчайших деталей рассказывал о каждом спектакле Таганки, о больших и маленьких режиссерских находках, художественных изобретениях Боровского, актерских и прочих талантах товарищей по сцене. Тем самым молниеносно и многократно умножал армию потенциальных поклонников театра со странным, почти диссидентским, чуть ли не тюремным именем — «на Таганке». И для него не имело никакого значения, где и кому он все это рассказывает — дубненским физикам, самарским студентам, кавказским кагэбистам, дальневосточным рыбакам или новокузнецким металлургам. Заключая свои рассказы о театре, неизменно приглашал в гости: «Найдете меня, напомните, что вы из Казани (Кишинева, Киева, Перми), и будем что-нибудь придумывать».