Бриджит Бордо - Инициалы Б. Б.

Когда я, окончательно придя в себя, поняла, что это мой ребенок тихонько ползет по мне, я завопила, умоляя, чтобы его забрали: я носила его девять кошмарных месяцев, я не хочу его видеть! Мне сказали, что у меня мальчик!

— Мне все равно, я не хочу его видеть!

И я забилась в истерике…

Это может показаться крайностью, согласна, это нелепо, не укладывается в голове.

И все же я отвергала моего ребенка!

Он был как опухоль, которая питалась мною, которую я носила в моем разбухшем теле и так долго ждала благословенной минуты, когда меня наконец избавят от нее. И вот теперь, после того как кошмар достиг высшей точки, я должна была на всю оставшуюся жизнь взвалить на себя то, что принесло мне столько мук.

Нет, ни за что, лучше умереть!

Бедный малыш, ни в чем не повинный, спал свою первую ночь, отвергнутый, далеко от меня, за лестничной площадкой и двумя крепко запертыми дверями. Наверное, я была чудовищем!

Внизу авеню Поль-Думер превратилось в бушующее живое море. Сотни и сотни фоторепортеров и журналистов остановили уличное движение. Все обсуждали рождение самого знаменитого ребенка года. Моя консьержка, мадам Аршамбо, заперла подъезд на ключ, предварительно выгнав половой щеткой самых ловких репортеров, притаившихся на каждом этаже. Вызванный папой полицейский нес охрану у дома, как будто это была резиденция главы государства. Автомобильные гудки на все лады скандировали добрые пожелания в мой адрес от всей этой безымянной и гордой за меня толпы!

С самого утра дом был заполнен цветами; тысячи букетов, и великолепных, и скромных, прислали все, кто меня любил, и богатые, и бедные. От Робера Оссейна мне доставили восхитительную золоченую клетку, в которой пели две прелестные канарейки.

Жак, взволнованный, потрясенный до глубины души, смотрел на меня с бесконечной благодарностью. Радость переполняла его: родился сын, долгожданный, желанный. Из нас двоих у него был сильнее развит материнский инстинкт! Он принес мне белый сверток, из которого чуть виднелась негроидная головка зачинщика всей этой суматохи. Надо было кормить. Нет, нет и нет! Я не дам грудь.

Я не стану уродоваться, принуждая себя к бесчеловечной роли кормилицы. Теперь есть всякие смеси, близкие к материнскому молоку. Пусть Муся разбирается как знает! Мои огромные, раздувшиеся груди болели, молоко промочило насквозь рубашку и простыни, но я не хотела больше отдавать ни капли себя — пусть даже лопну!

Мы с Жаком заранее выбрали два имени — «Мари» для девочки, «Николя» для мальчика. И вот Жак отправился в мэрию, чтобы зарегистрировать рождение «Николя-Жака Шарье», 11 января 1960 года.

Пройти незамеченным через бушующую толпу, которая осаждала дом, ему не удалось. Фотографы щелкали наперебой, газетчики приглашали его выпить шампанского в бистро на первом этаже. Это была буря, почти революция. Репортеры из каждой газеты, от каждого агентства умоляли Жака впустить их, чтобы сфотографировать меня с младенцем. Их было не меньше тысячи!

Жак вернулся, зарегистрировав Николя, с пачкой газет под мышкой. На всех первых полосах красовались заголовки: «Б.Б. — мама». «У Жака и Брижит замечательный сын 3 кг 500».

«Самый знаменитый в мире младенец родился сегодня ночью в 2 часа 10 мин.». «Самая знаменитая и самая красивая в мире мать произвела на свет сына!» и т. д., и т. п.

Телеграммы приходили со всего света.

Ален отвечал на звонки, бегал вниз за цветами, возвращался, нагруженный подарками, письмами, всевозможными посланиями. Это было сущее безумие, всеобщее ликование тех, кого случившееся не касалось. Для моих близких это была небольшая драма. Для меня — катастрофа.

Из фирмы «Приданое для новорожденных» доставили огромные коробки, полные распашонок, ползунков, пинеток, пальтишек. Фирма сделала широкий жест в рекламных целях: подарила от моего имени полное детское приданое всем младенцам, родившимся в этот день, 11 января, во всех парижских больницах и родильных домах. Потом, когда меня благодарили все эти неизвестные мне люди, я узнала, что именами «Николя» и «Брижит» назвали множество детей, появившихся на свет в тот день в Париже.

Жером Бриерр, директор «Юнифранс-Фильм» — я знала его с моих первых шагов в кино и всецело ему доверяла, — ухитрился, прорвавшись через кордоны полиции, секретаря и родных, войти ко мне в комнату. Это был старый приятель, он мог видеть меня в любом состоянии! И Бог свидетель, в тот день он увидел меня в состоянии полного физического и морального упадка. После непременных поздравлений и пожеланий он объяснил мне, зачем он здесь. Мне нельзя оставаться в осаде сотен фоторепортеров! Жильцы уже жаловались, а журналисты могли в любой момент ворваться в дом силой, чтобы заполучить наконец снимок века!

Он, Жером, если я не против, предлагал свои услуги, чтобы сделать серию фотографий Николя со мной и с Жаком. Мы просмотрим их вместе, отбракуем плохие, оставим только удачные, и он бесплатно раздаст их всем желающим, тем самым избавив меня от необходимости принимать тысячу фотографов одного за другим, без всякой гарантии качества снимков. Я лежала, измученная, некрасивая, грязная, мои простыни и волосы были еще липкими от пота, которым я обливалась, терпя ту чудовищную боль, — и я уже должна была платить дань своей славе: позировать фотографу!

Нет, что же это за профессия у меня! Я не на съемочной площадке!

Мама и Бабуля попытались уговорить Жерома. Надо подождать немного, день или два! Но Жером недаром был профессионалом! Злоба дня превыше всего! Если я не сфотографируюсь, может разразиться скандал: какой-нибудь паршивец рано или поздно найдет способ проникнуть ко мне, сделает черт знает какие снимки и пустит их в продажу.

Скрепя сердце я согласилась.

Мама помогла мне дойти до ванной, а тем временем Бабуля, Ивоннетта, моя горничная, и Дада превращали мою спальню в покои королевы. Сухой шампунь распушил мои слипшиеся волосы, и я долго расчесывала их щеткой. Принять ванну было нельзя, я обошлась очень горячим душем и сразу почувствовала себя отдохнувшей. Мама принесла мне прелестную ночную сорочку, голубую, шелковую с кружевами. Я кое-как подкрасилась и подобрала самые непослушные пряди моей шевелюры, соорудив небрежную, но очаровательную прическу, — она послужила основой так называемой «кислой капусты», модной в последующие годы.

Жером сделал сотни фотографий этой молодой женщины и ее младенца! Снял он и несколько кадров с Жаком. Повсюду были цветы, на простынях тоже — голубые. Эти снимки облетели весь мир, появились на обложках всех крупных журналов, на первых полосах всех газет и осчастливили каждого, кто их видел.