Юрий Сушко - Самая лучшая сказка Леонида Филатова

Первая его большая книга «Сукины дети» увидела свет в 1993 году. Знакомые бизнесмены предложили: давай проведем презентацию. Для помпезного мероприятия они определили зал столичного Театра эстрады. Накануне торжественного вечера Леонид Алексеевич дергался, переживал: «Поскольку билеты были дороги, то, видимо, присутствовали небедные люди. Хотя я всячески протестовал, выступая за более демократические цены, но понимал: что им мои протесты? Они – авторы презентации, им нужно покрывать расходы, у них там и банкет, и телевидение!!! Я готовился к тому, что будет ужасный зал, соберутся денежные мешки – и кому я нужен?.. Да и зачем мне, собственно, они нужны?! Я очень переживал, как это все сопряжется: приходят люди, далекие от всего этого… и Сережа Юрский, Аркадий Арканов, Сашка Градский… Но, слава Богу, все как-то уженилось, все получилось достойно».

Перечеркивая душевные сомнения и природную рефлексию Филатова относительно собственной творческой состоятельности, чудесный питерский драматург и поэт Александр Володин, которого нежно и трогательно любил сам Леонид Алексеевич, написал в предисловии к сборнику филатовских стихов «Уважайте удачу»: «Перед нами большой, ни на кого не похожий Поэт. Читаешь его стихи… и кажется, что он уже все сказал и о себе, и о нас, читателях… Но оказывается – нет: вот еще о себе и еще о нас… Все, что он делает – и печальное, и мудрое, – на радость нам. И все же он не разный в своих дарованиях. Он – единое явление. Его поэзия создает образы душевной жизни людей, не похожих друг на друга, даже противостоящих друг другу. Это свойство истинного искусства. «Мир – это театр», – по слухам, говорил Шекспир. Читая стихи Леонида Филатова, каждый может сказать: мир – это и поэзия».

Это сказал Александр Володин, «седой старик, белоголовый птенчик», которому Филатов, в свою очередь, посвятил такие изумительные слова, что впору как эпитафию на надгробном камне высекай:

Господь простит.Володин не простит…

Леонид Алексеевич очень страдал от так называемого интеллектуального, культурного вакуума. «Конечно, я проглатываю огромное количество книг и журналов, стараюсь быть в курсе всего, что необходимо прочитать. Но это все ненормально. Глупо читать Набокова как газету… Многие… в угаре борьбы за утверждение идеи и собственного «я» уже не могут найти времени, чтобы остановиться и оглядеться вокруг. Остановиться и понять, почувствовать, как люди живут, как растут деревья и цветы, ощутить неповторимость этого яркого солнечного дня. И я понимаю, что сам каждый день мимо этой «живой жизни» прохожу.

А ведь актер, как и всякий человек искусства, не может в творчестве исходить только из собственных душевных переживаний. Он должен поглощать, вбирать в себя жизнь во всем ее многообразии. Для художника это так же необходимо, как вода и воздух – чтобы жить, дышать, творить».

Филатов сетовал, что телевидение, а следом за ним и всемогущий Интернет вытесняют книгу из нашей жизни. Но, будучи человеком трезвомыслящим, отдавал себе отчет в том, что как бы мы ни тосковали, ни грустили о «теряющемся аромате типографской краски и хрусте, шелесте странички в новой желанной книжке… придется приспособиться к наиболее удобной на данный момент форме потребления информации. А ее становится очень много. Печально, что за этим объемом молодые уже забывают Ахматову, Мандельштама, Шукшина. Еще каких-то 30–40 лет назад что угодно можно было отдать за до дыр прочитанные их произведения, которые брали на ночь, чтобы рано утром отдать другому читателю. А сегодня на развалах они лежат, пожалуйста, бери сколько хочешь. Но уже всё меньше хотят. А думали-то, вот народ начитается…»

Кстати, как человек, упорно плывущий против течения, Филатов считал заблуждением, мифом русской интеллигенции легенду о том, что русский человек испытывает извечную, неистребимую тягу к книге. Он был уверен в том, что «если бы русский человек был склонен к книге, он не натворил бы столько глупостей в собственной жизни. Как-то Маяковскому сказали: «Пушкина читали массы, а вас не читает никто». На что он ответил: «Неправда. Пушкинская масса не умела читать». Пушкина читала, да и читает ничтожно маленькая часть…»

Категоричность суждений и оценок Филатова никогда не перечеркивала надежд. Своим собеседникам (зримым и гипотетическим) он всегда прямо или косвенно предлагал возможность для сомнений. «Те, кто кричит: «Все пропало!» – разумеют в первую очередь себя, – говорил Леонид Алексеевич. – А ты, ты и ты – еще не все. Что пропало? Книжки стояли и стоят на полках. Их пока не жжет никто. А то, что наши дети не будут знать Пушкина, – ужасно, конечно, но это наша точка зрения. Почему бы не предположить, что технократическая генерация, как Атлантида, уйдет и появится новая культура, новые лица, новые имена. Да и сейчас есть ребята толковые и жадные до знаний. В какие это времена все поколение целиком шло в образованщину, в интеллигенцию? Никогда…»

Еще одно расхожее заблуждение не давало ему покоя. «У нас долгое время, еще с дореволюционной поры, был в ходу ложный тезис: бедность – это хорошо. Церковь проповедовала: подавляя плоть, уменьшая запросы, взращивайте духовное начало. Пусть плохо живем, зато мы духовны. Но в нищете никакой духовности быть не может. Да и потом, в свое время церковь была высокодуховна, а ныне она, к сожалению, сама оскудела мозгами, да и святостью… Но дело даже в другом. Особой духовности и на Западе не было никогда, как ее не было и в России. Были индивидуумы, фигуры: Пушкин, Тютчев, Толстой, Гоголь… Но и там было достаточно равнозначных фигур. А чтобы целое поколение удалось, не бывает такого. Другое дело, что благоприятные условия быта и жизни, образование, хорошее здравоохранение все-таки дают свои плюсы, способствуют рождению гениев. Но нищая Россия могла и может родить гения вопреки своей нищете. Тут нет прямой зависимости.

Но в общем – увы, нация деградирует. С русским языком хуже, с образованием… Да еще эта примитивщина и похабщина, которые людям сплошь и рядом навязываются под видом «культуры». В первую очередь, сам народ, конечно, тянется к этому, но и навязывают ему. Порочный круг. Богатые люди оплачивают то, что им самим нравится, то, что они считают культурой, и все эту «культуру» хлебают и спиваются… Сегодня думают не о том, что плохо или что хорошо, а что наказуемо или ненаказуемо. А такой «мелкий» грех, как вранье, – это как бы и не грех».

Не всякий интеллектуал рискнет публично признаться, что, мол, знаний недостает. Но только не Филатов. Он говорил: «Долгое время считал, что я человек вроде бы знающий. Потом, как выяснилось, не знающий, а – нахватанный. В сравнении же с людьми энциклопедически образованными – просто невежественный… Когда же «руки дойдут»?.. Библию взял совсем недавно, хотя вся мировая литература на ней построена. А без знания Библии много ли я понимаю в западной живописи, где действительно многое навеяно библейскими мифами? И, конечно, приходишь в ужас, когда осознаешь, как множится количество непрочитанных книг. А у тебя уже и времени, и жизни не хватает… И мало утешает, что ты не один такой… И хлеб должен быть, и мясо, и колбаса, и рыба, и сыр… Но уже перечисленное такое… как бы унижает перечисляющего. Неужто ни о чем тебе больше не мечтается? Ведь есть еще жизнь духа – такая субстанция, которая не поддается никакому определению. Когда человек творит или когда он отдает, делает добро, он счастлив…»