Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий
Оставшиеся в Испании маршалы Наполеона (Сульт и Журдан, Виктор и Мортье, Монсей и Мармон, некоторое время Ней и Массена) не смогли — отчасти из-за постоянных (в отсутствие императора!) дрязг между собой — усмирить испанцев и выдворить из Испании англичан. Только Сюше, один из всех, с 1809 по 1813 г. неизменно брал верх и над испанцами, и над англичанами; он не только бил противника в чистом поле при Мариа, Бельчите, Сагунте и штурмом брал города (тот же Сагунт, Таррагону, Лориду, Валенсию), но и умело, без лишней жестокости налаживал гражданское управление завоёванными областями. Наполеон в 1814 г. сказал о нём: «Если бы у меня было два таких маршала, как Сюше, я не только завоевал бы Испанию, но и сохранил бы её»[574]. Увы, другого такого маршала у Наполеона не нашлось (Ланн, так много успевший сделать в Испании от Туделы до Сарагосы за четыре месяца 1808–1809 гг., в 1809 г. погиб). Отныне и до конца Наполеон вынужден был содержать в Испании огромную армию (к 1812 г. — до 400 тыс. человек) и все свои новые войны, включая поход в Россию, вёл как бы одной рукой — другая его рука оставалась занятой в Испании.
2. Эрфурт
Союз между Наполеоном и Александром I, так много значивший и (после Тильзита) ещё более обещавший, был обречён на недолговечность. Александру сразу же пришлось иметь дело с угрожающей оппозицией тильзитскому курсу. Он, конечно, предвидел, что его союз с «антихристом» раздосадует дворянство и духовенство России, но не ожидал от них такого взрыва недовольства. Первой его вестницей стала императрица — мать Мария Фёдоровна. Она встретила сына после Тильзита вместо поцелуев словами: «Неприятно целовать друга Бонапарта»[575]. Отовсюду к царю стекались донесения о невидальщине, которую Ф.Ф. Вигель определил не без преувеличений так: «От знатного царедворца до малограмотного писца, от генерала до солдата, все, повинуясь, роптали с негодованием»[576]. Само слово «Тильзит», как заметит А.С. Пушкин, стало «обидным звуком» для русского слуха.
Повсеместный ропот порождал заговорщические толки, которые начались сразу после Тильзита и не смолкали вплоть до 1812 г. В придворных кругах нарекли Александра I «приказчиком Наполеона» и планировали «постричь императора в монахи», а на престол возвести его сестру Екатерину Павловну[577], памятуя, что Екатерина Великая — эта, как назвал её Д.Г. Байрон, «драчливейшая баба из цариц»[578] — была удачливой, тогда как воцарявшиеся после неё мужчины (и Павел I, и Александр I) оба оказались неудачниками.
Александр знал об этих толках если не всё, то многое и должен был учитывать взгляды и планы оппозиции в своих отношениях с Наполеоном. В откровенном письме к Марии Фёдоровне (не ранее 26 августа 1808 г.) он, вероятно, с расчётом на то, что письмо прочтут, кроме адресата, другие оппозиционеры, объяснил: пока Франция обладает военным превосходством, Россия должна поддерживать «хорошие отношения с этим страшным колоссом, с этим врагом», должна «примкнуть на некоторое время» к нему в качестве союзника и под прикрытием союзного договора «увеличивать свои средства и силы», готовиться «среди глубочайшей тишины» к новой борьбе при более выгодном для России соотношении сил[579].
Исходя из этого, Александр назначил своим послом в Париже «твёрдого защитника интересов России» боевого генерала Петра Александровича Толстого — «цареубийцу» и (подобно его родному брату обер-гофмаршалу Николаю Толстому) врага Франции. Честный Толстой отказывался от этого назначения, ссылаясь на то, что он не дипломат. Царь заявил, что ему на месте посла при Наполеоне нужен «вовсе не дипломат, а храбрый и честный воин»[580]. Толстой вынужден был принять назначение, хотя его жена пала перед ним на колени, умоляя его «не ехать к врагу рода человеческого»[581]. «Враг рода человеческого» устроил Толстому великолепный приём в Фонтенбло. Взяв посла под руку, он говорил ему, что дни, проведённые с Александром I в Тильзите, считает «лучшими в своей жизни» и что к русскому народу преисполнен «величайшего уважения»[582]. Наполеон поселил Толстого в роскошном особняке, выкупив его у И. Мюрата за 1 млн франков[583], приглашал его на приёмы — в числе особо доверенных лиц — к себе и Жозефине, но Толстой не поддавался на все эти любезности, ни разу не позволил себе смягчить в разговорах с Наполеоном то ледяное, то скорбное выражение лица и вообще делал всё от него зависящее, чтобы привести русско-французские отношения к разрыву.
Александр I, осознав, что он недооценил солдафонство Толстого, либо Толстой переусердствовал в своём солдафонстве, заменил его князем А.Б. Куракиным — столь же рьяным врагом Наполеона, как и Толстой, но, в противоположность Толстому, изысканным дипломатом. Весь в бархате и парче, в золоте и бриллиантах, Куракин, в отличие от Толстого, с почтительным интересом, неизменно излучая улыбку, которая очень шла к его бриллиантам, внимал каждому слову Наполеона и рассыпался перед ним в любезностях, но как только речь заходила о «встречных» шагах России и Франции, становился неуступчив, как и Толстой.
Александр со своей стороны выказывал верх благоволения к послам Наполеона. Первый из них — генерал Рене Савари, герцог Ровиго — был встречен петербургской знатью крайне враждебно не только как посол «антихриста», но и как участник расправы с герцогом Энгиенским. Придворные круги сторонились его, словно прокажённого, но царь, что бы там ни было, демонстрировал своё уважение к нему. Ещё большим расположением Александр одарил второго посла — тоже генерала и герцога — Армана де Коленкура, который заменил Савари в декабре 1807 г. Коленкур явно превосходил Савари как дипломат и придворный и должен был, по мысли Наполеона, придать французскому представительству в России больше блеска, а главное — эффективности. С одобрения царя он поставил себя в Петербурге НАД дипломатическим корпусом. На дворцовых церемониях он шёл впереди всех послов, садился в одном ряду с членами императорской фамилии и вообще, по воспоминаниям государственного секретаря А.С. Шишкова, «был первейшею особою, едва не ставившею себя наравне с Александром I»[584].
Тем временем Наполеон во Франции успел разрекламировать договор, подписанный в Тильзите, и подсчитал, сколь велики вытекающие из него возможности, пока не увидел уже к началу 1808 г., что Россия уклоняется от выполнения главной статьи договора — о континентальной блокаде. Эта статья представляла собой нечто вроде мины замедленного действия, заложенной в русско-французский союз, первоисточник его кризиса. Вторым источником было стремление Наполеона обеспечить за
