Леонид Шебаршин - КГБ шутит... Афоризмы от начальника советской разведки

Размеренно и твердо ступая по тропинке, нескончаемой и древней, как Среднерусская равнина, Генерал укорил себя за несправедливость. Глупо сравнивать Москву с Парижем, Россию с Францией. Однажды довелось ему ехать по дороге близ Калькутты. Мелькали километры, десятки километров, а по обочинам с обеих сторон тянулись вереницы людей, и каждый нес что-то тяжелое на голове и в руках. И в тех краях каждая личность суверенна и не столько живет, сколько борется за существование.

В пасмурное зимнее утро на прорезающей хвойный лес дороге, далеко от жаркой Индии и цивилизованной Европы, подумалось, что Россия вечно обречена искать свой путь, ибо по каким-то таинственным причинам русский народ и его вожди не способны учиться на чужих ошибках и чужих достижениях. Они не могут усвоить даже собственный исторический опыт. Нечто подобное происходит с неисправными старыми часами: заводится пружина, сжимается все туже и туже и вдруг срывается, и все начинается сначала.

«Уймись, Старик!» — жестко приказал себе Генерал и правильно сделал. Задумавшись, он не заметил надвигающиеся на него санки, груженные мешками, и едва успел отступить в снежную целину, набрав снега в голенище.

Путь до Москвы на электричке был ничем не примечателен. Ехала сильно выпившая компания — мужиков пять-шесть. Они играли в карты, пили из горлышка, вполголоса матерились, но на остальную публику — женщины с суровыми лицами, несколько ветеранов, небрежно одетые «лица кавказской национальности» — внимания не обращали. Время было довольно раннее, день будний, а час пик уже прошел.

Как и опасался Старик, снег в городе превратился в грязную жижу, растекался лужами, прикрывал коварные наледи на тротуарах, а с вокзальных крыш лила крупная капель.

Нужно было выбирать: идти поближе к стене, где не так скользко, но зато льет сверху, или двигаться посередине тротуара, по мокрым ледяным колдобинам. Московский житель, как обитатель джунглей, выживает примитивной мудростью. Весной ходить вдоль стен нельзя. Срываются с крыш увесистые копьеобразные сосульки, и в газетах появляются сообщения об убитых или искалеченных прохожих. Их не так уж много, но достаточно, чтобы предупредить о нависающей над головами опасности. Зимой тысячи невинных и по преимуществу трезвых жителей ежедневно ломают ноги и руки на скользком и грязном льду. Вывод: зимой прижимайся к стенам, даже если тебе льет за шиворот, а весной уходи от них подальше.

Немного одичав от жизни в лесном уединении, Генерал держался, тем не менее, бодро. Он миновал длиннющий лоток с сомнительными газетами и журналами. С каждого листа смотрели на свет божий либо выпяченный женский зад, либо непомерной величины груди, а иногда, вопреки законам физики и анатомии, и то и другое сочеталось в одной картинке. Россия быстро догнала и перегнала Запад по этой части. Генерал схватывал картинки тренированным боковым взглядом, сохраняя при этом совершенно равнодушный вид. Ему было бы неприятно, если бы даже незнакомый прохожий или продавец подумали: вот-де, старик, а непотребными изображениями интересуется. Был как-то у него смолоду случай заметить, что ни теория, ни художественное отображение интимных моментов его не волнуют. Теперь не беспокоили мысли и о самих моментах. Всему свое время.

Народ по тротуарам шел сосредоточенный и неулыбчивый; стаей ворон толклись на углу цыганки, высматривающие простодушную жертву; дремал нищий старик, положив у ног истрепанную шапку. Город жил обычной жизнью.

Вот и дом, громадина из светлого кирпича, построенная в начале 80-х годов исключительно для ответственных работников, именовавшихся в ту пору загадочным, ставшим потом ругательным словом «номенклатура». Генерал удостоился попасть в эту номенклатуру на самом закате советской власти. Дом заселялся сотрудниками аппарата ЦК КПСС, заместителями министров и даже министрами, родственниками членов политбюро, высокими чинами министерства обороны и КГБ, народными депутатами, так что квартира в этом доме означала принадлежность к высшим слоям общества.

Одно время в доме жил Ельцин, переброшенный волей партии из Свердловска для того, чтобы навести порядок в Москве. Порядка он не навел, но поссорился по каким-то вздорным поводам со своим патроном Лигачевым, а затем и со всем политбюро, был переведен с высокой партийной на административную должность, что повергло его в мрачное отчаяние. Пути Господни неисповедимы. Лигачев привел Ельцина в Москву, ссора с Лигачевым дала толчок новому витку карьеры. Будь у Лигачева побольше ума и такта, а у Ельцина побольше выдержки, пошел бы будущий президент ко дну вместе с КПСС. Получилось же так, что вознесся он на самую вершину власти, попирая пятой бывших коллег, руководителей и покровителей. Оказалось, что и единомышленниками у него всю жизнь были совсем другие люди, не те, с кем так хорошо и торжественно заседалось на съездах, пленумах и конференциях, а те, кто ненавидел советскую власть и десятилетиями с ней боролся.

Летом 91-го Ельцин переселился в официальную резиденцию, однако квартиру вместе с московской пропиской сохранил, и жильцы привыкли к фигурам охранников, круглосуточно стерегущих президентский подъезд. Охрана, как и все остальное в изуродованной перестройками и реформами России, утратила былую бдительность и непреклонность. Стражи бдили у дверей и даже поймали однажды безумца, замышлявшего покуситься на президента с перочинным ножом. В это время какая-то коммерческая фирма тихомолком и едва ли законно арендовала полуподвальное помещение прямо под квартирой президента и завозила туда грузовиками подозрительные с точки зрения безопасности огромные коробки и ящики. Президент иногда появлялся в своей квартире: сняться в телевизионном фильме на скромной кухне наедине с холодной котлетой и режиссером Рязановым или отправиться отсюда на избирательный участок. Выборы и референдумы в то время проводились с удручающей частотой.

В последние годы многие квартиры поменяли владельцев, появились в доме молодые дельцы, иностранные бизнесмены, просто зажиточные люди неопределенных занятий и гражданства, но дом, как и встарь, считался престижным.

Табличек, увековечивающих память выдающихся жильцов, на доме, однако, не было. Их вообще перестали устанавливать в Москве еще с 80-х годов, когда выяснилось, что многие герои прошлого были преступниками или людьми просто недостойными. Новые деятели, имеющие право вывешивать таблички и возводить монументы, были достаточно проницательны и знали, что нынешние герои будут объявлены преступниками в любом, может быть, самом недалеком будущем, и поэтому не тратили время и деньги на это пустое занятие. Они увековечивали свою память в спешно и тайно сколачиваемых состояниях, в приватизированных, говоря языком времени, а проще — присвоенных зданиях и землях, в заграничных банковских счетах — во всем том, что перейдет к наследникам, которые уже и почтут достойным образом основоположников новых российских родов.