Ричард Колье - Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини

Бросив ружье в сторону, Бенито обнял ее, нервно бормоча:

— Я мог убить тебя, малышка, я мог убить тебя… Он был так расстроен этим, что Кларетта, преодолев

собственный испуг, произнесла успокоительно:

— У меня толстая кожа. Да и судьбою мне уготована не такая смерть. — Улыбнувшись сквозь слезы, она добавила: — В конце концов, ты же знаешь, что я готова умереть за тебя.

Без лишних церемоний маршал Итало Бальбо, правитель Ливии, бывший интимный друг Муссолини, открыл дверь ресторана ударом ноги. Внутрь «Ристоранте Италиа», излюбленного места горожан, первым прошел его гость. Бальбо, сверкая голубыми глазами, дружески положил руку на плечо своего спутника на виду всего обслуживающего персонала.

Еще несколько лет тому назад, увидев мужчину, севшего за столик напротив Бальбо, официанты с самим метрдотелем во главе бросились бы услужливо к гостю. Теперь же, после подписания Муссолини 14 июля 1938 года антисемитского арийского манифеста, что было сделано явно под влиянием Гитлера, мэр Феррари, симпатичный Ренцо Равенна, как один из 57 000 итальянских евреев, стал нежелательной особой.

Когда Бальбо с шумом занял свое место за столиком, официанты переглянулись многозначительно. Следовательно, слухи, просочившиеся из Рима в Феррари, были правдой: многие из бывших сотоварищей дуче, среди которых были генерал де Боно, Джиакомо Асербо, Луиджи Федерцони и Цезарь Мария де Веччи, создали вместе с Бальбо оппозицию Муссолини. Маршал, проделавший из Триполи в Рим путь в тысячу триста километров, прилетел в свой родной город не только для того, чтобы выразить протест дуче за его последние деяния, но и переговорил по телефону со всеми именитыми евреями, после чего пригласил Равенну, чтобы разделить, как говорится, с ним хлеб.

А ведь именно Муссолини всегда с теплотой относился к евреям и даже предупреждал Гитлера на первых шагах того к власти о нецелесообразности антисемитской пропаганды. Тогда евреи бежали из Польши, Венгрии и прежде всего из самой Германии, устраиваясь на работу в итальянских университетах за половину положенных окладов, а то и без всякой оплаты. Называя действия Гитлера «глупыми, варварскими и недостойными европейской нации», Муссолини заявлял: «Есть две вещи, на которые истинный политик не должен поднимать руку: на женскую моду и религиозные взгляды людей».

И вот теперь он ожесточил свое сердце, подобно фараону, против детей Израилевых. С этого времени ни один еврей не мог жениться на итальянке или занимать должности в армии и государственных школах, а также быть избранным в парламент. Евреи не имели права создавать резиденции, открывать новые магазины и иметь предприятия с числом работающих более ста человек.

Благодаря природной доброте итальянцев законы эти, однако, воспринимались в большей степени как угроза, нежели как реальность. Тем не менее более 35 000 человек были сразу же уволены с работы. Американский посол Уильям Филипс содействовал трем тысячам семей итальянских беженцев найти прибежище в своей стране. Некоторые евреи, среди которых был физик Бруно Понтекорво, покинули Италию, другие, например доктор Джиорджо дель Веччи, ректор Римского университета, нашли поддержку в лице Папы Пия XI и осели в Ватикане.

Банальная биологическая пропаганда дуче о необходимости «очищения» итальянской расы никого не убедила. Миллионы людей видели в этом то, что и было на самом деле, — явное выслуживание перед Адольфом Гитлером, и многие говорили об этом открыто. Король раздраженно предупреждал Муссолини:

— Премьер, еврейская раса подобна улью — не суйте свою руку в него.

А Папа Пий XI, разочаровавшийся в Муссолини, заявил группе паломников:

— В духовном плане мы все — евреи.

Более того, в ватиканской газете «Л'Оссерваторе Романо», имевшей антифашистскую направленность, он опубликовал статью, в которой, подобно школьному учителю, назидательно сказал:

— Десять из десяти.

В личном же послании Муссолини, стремившемуся узаконить свою политику, Пий написал: «Вам должно быть стыдно учиться у Гитлера».

На Генуэзской конференции фашистов дуче в оправдание своих действий произнес:

— Тот, кто проявляет нерешительность, проигрывает. Папа немедленно откликнулся на его слова из своей летней резиденции в замке Гандольфо:

— Тот, кто подвергает нападкам Папу, умрет!

Сарказм Итало Бальбо достиг своего апогея. Открывая дверь в кабинет Муссолини в его резиденции, он сыронизировал:

— Не слишком ли это помешает основателю империи, если я зайду к нему на пару слов.

Говоря с дуче об антисемитском декрете, Бальбо произнес слова, едва не вызвавшие у Муссолини апоплексический удар:

— Ты, кажется, готов лизать германские сапоги. Дрожа от ярости после подобных выпадов, дуче как-то проговорил:

— Я не гарантирую будущее этого человека.

Были и другие действия, из-за которых Муссолини оказался, как говорится, на ножах с бывшими товарищами. Через несколько недель после своего возвращения из Берлина он ввел так называемый романский шаг, являвшийся упрощенной версией немецкого гусиного шага, что вызвало недовольство в армии. Эмилио де Боно, ставший маршалом после абиссинской кампании, выразил свой протест от лица армии, заявив:

— Средний рост наших солдат — 160–165 сантиметров… И вы хотите устраивать парады карликов с одеревенелыми шеями.

В свое оправдание Муссолини заявил королю:

— Это — шаг, который никогда не сможет освоить человек, ведущий сидячий образ жизни, с пивным брюхом и слабоумный. Поэтому-то он нам и нравится.

Поощряемый секретарем партии Ачиллом Старасе, дуче старался довести фашистский режим до абсурдности. Вместо рукопожатия, было введено приветствие «Салют дуче», произносимое с рявканьем (по аналогии с «Хайль Гитлер»). На партийных слетах фашисты среднего возраста совершали вслед за Старасе прыжки в длину и высоту или сквозь горящее кольцо. Всем членам партии было запрещено пить чай, носить шелковые шляпы, посещать ночные клубы, а вместо автомашин рекомендовалось ездить на велосипедах. Муссолини стремился превратить практичных, живых и непоседливых итальянцев в нацию автоматов с мрачными лицами.

Многими ветеранами марша на Рим мероприятия Муссолини не одобрялись. За отдельными деревьями он не замечал леса. На парадах, в которых участвовало более ста человек, войска должны были проходить шеренгами по шесть человек, а перед каждой тысячью шел оркестр, исполнявший другую мелодию. Дуче часами мог наблюдать за тамбурмажорами, определяя, кто из них выдавал более звонкую барабанную дробь.