Виктор Бакин - Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти

Ведь куда правильнее и честнее было бы даже такое: «Стало невыносимо жить, работать, я покинул СССР под первым предлогом, лишь бы не видеть, не слышать, не участвовать». Ведь так оно и есть… чем глупостями добиваться лишения гражданства».

Возможно, Любимов и не добивался, чтобы его лишали гражданства, но очень этому способствовал. В период с января по март 1984 года он не предпринял ни одного шага, чтобы вернуться к брошенной им труппе. Любимов покинул осиротевшую труппу и постылую Родину, чтобы за границей научиться жить по «волчьим законам капитализма», которые ему очень даже приглянутся.

Любимов стал гражданином Израиля. Его жена Каталин – венгерская еврейка – согласно Закону о возвращении имела право жить на «исторической родине». Они поселились в Иерусалиме. Потом Любимов получит венгерское гражданство и будет впоследствии очень сожалеть, что не стал еще и подданным королевы Великобритании.

В добровольной эмиграции режиссер провел семь лет. «Как бродяга, мотался по Европе», – скажет он позже. Ну, прямо гастарбайтер какой-то! «Мир облагодетельствован его изгнанием» – так была оценена в западной прессе работа Любимова за рубежом.

За время своего пребывания за границей Любимов поставил 25 новаторских оперных спектаклей на лучших сценах мира: миланской La Scala, парижской Grand Opera, лондонского театра Covent Garden, оперных театров Гамбурга, Мюнхена, Бонна, Стокгольма, Чикаго, Карлсруе, Штутгарта, Неаполя, Болоньи, Турина, Будапешта, Тель-Авива. И всегда это была пропаганда лучших образцов русской культуры: Чайковский, Мусоргский, Достоевский, Пушкин, Булгаков… Правда, в свои «изгнаннические годы» он то и дело занимался повторами, перенося свои таганские спектакли или сделанные за рубежом из одной страны в другую, и этим совершенствовал свой режиссерский профессионализм.

Подводя общий итог своей эмиграции, Любимов скажет: «За границей за семь лет я сделал больше, чем здесь за двадцать. Такая плотность и интенсивность работы была. И их пенсии были гораздо значительнее наших заработков в театре».

Анатолий Эфрос

Когда Любимов не вернулся из Англии, мы остались одни, никому не нужными сукиными детьми…

Анатолий Васильевич Эфрос – режиссер, о котором можно только мечтать.

Эфрос был не просто режиссер. Он привносил в самый воздух нашего искусства нечто высокое и нравственное. Он – как тот чеховский молоточек, который все стучит и стучит, напоминая нам о самом главном. Он был очень нежный художник. Нежность – вот что было главным в его искусстве. Он утолял жажду души. Эфрос не просто любил театр, он испытывал к нему юношескую восторженную влюбленность. Он был Ромео театра. Он любил в нем все: репетиции, спектакли, «запах кулис», ночные «монтировочные» и особенно актеров.

Анатолий Васильевич все надеялся, что работа, его высочайший профессионализм могут как-то перевесить, переломить это неприятие. А когда он осознал окончательно, что происходит нечто, с его достоинством несовместимое, он просто разрешил себе не жить.

После отказа Н. Губенко возглавить Театр на Таганке Министерство культуры назначает главным режиссером Анатолия Васильевича Эфроса…

А. Эфрос нашел в себе мужество принять театр в один из самых критических моментов его существования. Самый зависимый от режиссуры театр оказался как бы в параличе и был фактически брошен на произвол судьбы его создателем. При всех мотивах невозвращения, главный режиссер, преувеличивая собственную роль, полагал, что существование «Таганки» без него немыслимо: нет Любимова – нет и его театра.

З. Славина: «Когда Любимов уезжал из страны, оставив театр, нас, своих актеров, я умирала от боли и обиды. Мне казалось невозможным пережить такое предательство. Я его боготворила. Уехав, он разом перечеркнул все, что было у нас общего, все, чем я жила многие годы. Меня перечеркнул! Я не захотела жить. Так не захотела, что и в самом деле оказалась почти у черты. Той, за которой, быть может, ничего уже нет. Ни театра, ни дружбы, ни света… Мне казалось, что с уходом, отъездом Любимова мир рухнул. Как вообще можно играть что-либо, когда тебя – перечеркнули?»

О выполнении требования Любимова – разрешить запрещенные спектакли – тогда не могло быть и речи. И обезглавленной труппе дали нового руководителя. Режиссера, вынужденного уйти из Театра на Малой Бронной из-за конфликтной ситуации с учениками.

На первом собрании труппы Эфрос сказал: «Я сейчас в очень трудном положении. Мне кажется, что и вам жутко тяжело, потому что вы без работы уже достаточно много времени. Мы можем помочь друг другу, потому что у меня есть для вас художественное предложение. Давайте попробуем, чтобы вам не жить в мертвом театре, а мне не жить без театра…»

«Выше творчества – ничего нет, только это спасительно. Любую трудную ситуацию в театре и в жизни нужно перебарывать работой». С этим лозунгом Эфрос пришел на «Таганку», открыто и честно. С желанием работать, увлечь работой актеров и тем продлить жизнь театру. Ибо жизнь и есть работа. Очевидно, Эфрос интуитивно верил в возвращение Любимова и не занял его кабинет. «Приедет Юрий Петрович – я уйду тут же», – публично обещал Эфрос, понимая, что это будет сделать не так просто.

З. Славина: «…спасителем стал Анатолий Эфрос. Он знал, что со мной произошло. Он понимал, что как актрису меня спасет только сцена. Только работа. Он вызвал меня и приказал тоном, не терпящим возражений, сделать пусть крошечный, но все же шажок к жизни, к свету софитов. Он верил в меня. И помог, когда дал роль горьковской Василисы в спектакле «На дне». Все силы, все эмоции стали работать на роль. С помощью режиссера я сумела выплеснуть злость и обиды на сцене. Я снова почувствовала свою актерскую силу, принадлежность к театру, поняла, что по-прежнему нужна зрителю».

Те, кто осуждал невозвращение Любимова, говорили: «Любимов, избалованный славой, уставший от старой «Таганки» и ободряемый молодой женой, спровоцировал скандал с властью, чтобы остаться в эмиграции. Теперь его с радостью забросают контрактами. О себе подумал, а своих учеников предал. Эфрос, тоже гонимый начальниками, загнан в угол: его заставили принять театр. Теперь ситуация уравновесилась – лучшего спасителя и придумать нельзя. Эфрос ставил на «Таганке» Чехова, он работал с Высоцким, он любит их спектакли – как повезло актерам. Правда, два-три человека бунтуют, но это они зря…»

Вхождение А. Эфроса в коллектив, который надеялся на возвращение Учителя, был сложным и мучительным. Коллектив отторгал казавшееся ему инородным… Эфрос приходил на репетиции в чужой театр, полный недоброжелательности. Уже на первой встрече нового главного режиссера с коллективом театра В. Смехов произнес: «Есть Моцарт, а есть Сальери. Есть Пушкин, а есть Дантес. Есть Христос, а есть – Иуда». Неприязнь к назначенному руководителю со стороны некоторой части труппы приняла физический характер: прокалывали шины его автомобиля, писали на его дубленке – «жид». Эфрос терпел, старался резко отделить жизнь от искусства, старался быть целиком погруженным в репетиции, в дела театра.