Виктор Бакин - Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти

Ю. Любимов: «В то время сбили гражданский корейский самолет. Поднялся гвалт в мире. Ко мне пришел корреспондент из лондонской «Таймс» и стал расспрашивать меня. Я считал, что я скромно выражался. Пришел из посольства господин и сказал, что я немедленно должен явиться в посольство к послу и покинуть Лондон. Я к послу не пошел».

На премьеру «Преступления…» напросился советник по культуре советского посольства Павел Филатов. Его мало интересовал спектакль, а больше – планы Любимова на ближайшее будущее: собирается ли режиссер вернуться к работе в своем театре? В дальнейшем разговор с сотрудником посольства Любимов обозначит как главную причину своего решения не возвращаться на родину. Перед началом спектакля П. Филатов подошел к Любимову, стоявшему в окружении публики:

– Юрий Петрович, я хочу с вами поговорить.

– Говорите, у меня нет секретов, это мои английские друзья!

– Но я бы все-таки хотел поговорить с вами лично.

– А я хочу так.

Очевидно, чиновник не смог стерпеть публичного унижения и, обыгрывая название спектакля, произнес фразу, которая в дальнейшем станет главным козырем Любимова: «Преступление налицо. Интересно, каким будет наказание». Острота была неумной, и Любимов тут же потребовал, чтобы переводчик перевел эту фразу, сказанную по-русски, всем присутствующим. После чего на пресс-конференции Любимов заявил собравшимся корреспондентам, что остается в Лондоне и не собирается возвращаться в Москву.

В тот момент возвращение Любимова все еще было возможно, но реальностью стало невозвращение. В сентябре главный режиссер не присутствовал на открытии сезона в театре, а ставил в Болонье «Тристана и Изольду». Он пишет письмо «наверх», где условием возвращения ставит отмену запрета на спектакли «Владимир Высоцкий» и «Борис Годунов». Власти на его требования не реагируют, но оформляют отпуск по болезни до 1 января 1984 года. На афишах театральных спектаклей «Таганки» по-прежнему стоит фамилия Любимова.

Из интервью Ю. Любимова Брайану Эпплъярду, опубликованного в лондонской «Times» в марте 1984 года: «Мне 65 лет, и у меня просто нет времени дожидаться, пока эти чиновники начнут понимать культуру, которая достойна моей страны…» Скорее всего, сложившаяся на тот момент ситуация была выгодна Любимову, и он хотел диктовать свои условия: «Я решил, что в момент, который создался, я вряд ли выживу. А если я уеду – я и выживу, и дело пойдет дальше. Я и вернусь, и выживу».

Просматривалось явное нежелание признанного и востребованного на Западе Любимова возвращаться в Союз. Он устал от своей страны, своего театра и своих артистов. В его театре создалась такая же ситуация, как примерно в это же время в Театре на Бронной, когда Анатолий Эфрос и воспитанные им актеры, следовавшие за режиссером из театра в театр, почувствовали усталость и отторжение друг от друга и разошлись навсегда.

Однако актеры театра, поверившие в версию «шефа» «меня выгнали из СССР», стали добиваться его возвращения. Сам же Любимов в одном из интервью сказал, что на «Таганке» у него нет ни одного единомышленника.

В. Смехов: «Январь 1984 года. Театр обратился в Политбюро с просьбой разрешить «Годунова», сыграть 25-го – в день рождения поэта – спектакль «Владимир Высоцкий», вернуть Любимова».

В январе 1984 года ко дню рождения Высоцкого актеры театра во главе с Н. Дупаком предпринимают попытку провести вечер памяти с представлением спектакля «Владимир Высоцкий». 16 января они собираются в кабинете Дупака для правки категорических замечаний Управления культуры по спектаклю. Многочасовая работа оказалась безрезультатной. В ультимативной форме было заявлено, что в этой концепции любимовского прочтения творчества Высоцкого спектакль идти не может. Коллективу было предложено сделать принципиально новый сценарий вечера. «А то получается не вечер памяти Высоцкого, а вечер памяти Любимова… Любимова от Высоцкого надо отделить!» – было сказано в райкоме.

Решили вообще вечер не проводить, а просто съездить на кладбище, возложить цветы.

Лояльный к театру и Любимову Ю. Андропов, возможно, решил бы положительно вопрос о возвращении Ю. Любимова, но… 9 февраля Андропов умирает в результате острой почечной недостаточности.

6 марта объявлен сбор труппы. Начальник Управления культуры Мосгорисполкома В. Шадрин зачитывает приказ о снятии с поста художественного руководителя театра Ю. Любимова. Затем партсобрание – исключение из партии. Наказали «за прогул» – формулировка не носила политического характера: «За долгий невыход на работу».

Почувствовав, что Любимов не хочет возвращаться в театр, коллектив приглашает Н. Губенко стать художественным руководителем. Главным было желание видеть на этом месте не столько, может быть, режиссера Губенко, сколько товарища, разделившего с труппой все – и печальное, и радостное, и тяжелые потери на пути к успеху. Но Губенко отказывается, ссылаясь на занятость и свой непрофессионализм театрального режиссера.

Через четыре года, в апреле 88-го, в Штутгарте Любимов в беседе с главным редактором «Московских новостей» Егором Яковлевым попытается дать оценку ситуации, сложившейся в 1984 году.

Е. Я.: «Найти однозначный ответ на то, как следует вести себя, когда многие вокруг поступают не лучшим образом, вряд ли возможно. Может человек хлопнуть дверью или не должен этого делать? Когда имеет право покинуть свой дом, а когда – нет? В тех разговорах и спорах, которые велись все последние годы, я не был среди ваших сторонников. Нельзя было, на мой взгляд, оставлять плацдарм, пока его не отняли. Да, были попытки отстранить вас от руководства театром. Но они не удались. В конечном счете, театр оставили вы…»

Ю. Л.: «Четыре года назад, пережив смерть Высоцкого, Театр на Таганке старался осмыслить все сложности, которые способствовали этой трагедии, и создал спектакль памяти товарища. Спектакль запретили. Административное решение, которое унизило достоинство театра. Следом закрывают «Бориса Годунова». Требуют прекратить репетиции «Бесов», «Самоубийцы».

После всех этих запретов мы сидели в театре и обсуждали, кого просить на этот раз, кому писать. И решили, что лучше разойтись. Думаю, что об этом решении труппы вы не знали. Сказался, пожалуй, и мой авторитет: я считал, что нет смысла влачить жалкое существование, когда мы не можем играть то, что хотим. Прежде я всегда делал вид, что все в порядке. Ко мне прибегали в панике, я успокаивал: “Ничего, бывает, ну «закрыли» спектакль, постараемся убедить, чтобы «открыли»”. Потому и пел Высоцкий: “И нам сказал спокойно капитан: «еще не вечер»…” Но когда доходишь до полного нервного истощения, трудно сохранить самообладание. Сколько можно было ходить по высоким кабинетам?»