Коко Шанель - Коко Шанель. Жизнь, рассказанная ею самой
Я не поверила, казалось, одно имя «Коко Шанель» заставит издателей вырвать рукопись из рук.
За океан отправилась сама, причем самолетом. Знаете, какой ужас, когда летишь через океан впервые? Но я вынесла.
А в Америке повторился Виши, только в другом варианте. Провал был полный, рукопись не приняли ни в одном издательстве, хорошо, что не понесла всю, а отдала только первую часть. Их объяснения? «Пресно»… «скучно»… «обыденно»…
Первые дни я скрежетала зубами. Моя жизнь им показалась неинтересной! Скучной! Пресной! Да я, Габриэль Шанель, стала ведущей кутюрье из сиротки, за которую даже в приюте платить некому! Я столько пережила и столько добилась, а им скучно?!
Ну да, конечно, я сама заставила Луизу не упоминать о сиротстве и приюте, но все же… и о Мулене тоже… и о Виши… и о Довиле только «войну» с Пуаре…
А что осталось? Ничего! Луиза права, и редакторы тоже, остался скучный рассказ о тетках, без конца следивших за племянницей.
Но примириться с таким поражением я не могла. Конечно, и Луиза тоже виновата, неужели нельзя привлекательней расписать этих самых теток? Открыла страницы рукописи, посвященные выдуманным родственницам, почитала, все прекрасно, но очень коротко, писать-то не о чем.
Луизе я не стала ничего говорить вообще, она все поняла и без объяснений, предложила продолжить работу над мемуарами самой:
— Никто лучше тебя самой о тебе не напишет.
Несколько лет у нас держалось взаимное отчуждение, но потом отношения наладились.
В следующий раз я решила не доверять художественному изложению материала, а все проговорить сама. Они просто не так меня понимают, им говоришь одно, пишут другое! Значит, нужно поступить иначе: продумать каждую фразу и проговорить все человеку, способному записать красиво, но почти дословно. И нечего доверять другим выдумывать за меня мою жизнь!
На сей раз я выбрала совсем молодого человека, над которым не довлели бы никакие воспоминания не только обо мне, но и о людях, с которыми я была знакома, об эпохе. Мишель Деон почти год записывал каждое мое слово, укладывал в красивые фразы и предоставлял мне на суд.
Произошло нечто странное. Пока мы так работали (Деону я заплатила за труд заранее), я соглашалась с каждой фразой, мне все нравилось, все соответствовало сказанному. Писала, наговаривая текст практически я сама, Мишель только редактировал, и что в конце? Получив огромный, кажется, страниц 300, труд, я с вожделением смотрела на результаты стольких месяцев. Деон почему-то восторга не проявлял.
Можно нести в издательство? Нет уж, на сей раз я сама сначала все прочитаю, только потом обращусь к издателям, я не позволю еще раз унизить себя отказом.
В этой огромной рукописи не было ни единой фразы, под которой я не могла бы подписаться. Их произнесла я, Мишель только литературно обработал, сделал это отлично. Каждое слово мое, все в рукописи прекрасно, кроме одного — она снова никакая. Я бы с такой книгой заснула на третьей странице.
В чем дело? Неужели Луиза права, и читать выхолощенную, выдуманную биографию неинтересно? Это просто биография,
но не жизнь. Придумать можно любых теток, но вместе с ними нужно придумать и страсти, иначе даже сами тетки скиснут от скуки…
Что оставалось делать, рассказывать тому же Деону правду или действительно писать самой? Я понимала, что второе, потому что говорить кому-то о себе то, что так долго скрывала, тяжело, выдумки озвучиваются куда легче. Если я хотела действительно интересно рассказать о себе, требовалось говорить правду и ее же записывать.
Пришлось со вздохом отложить еще одну историю выдуманной Шанель, оставив и ее неопубликованной. На сей раз я ни в какое издательство не пошла.
Но писать самой оказалось некогда. Меня закрутили дела — сначала поездка в Америку, а потом я… вернулась в мир моды!
Прошло немало лет, прежде чем снова захотелось изложить свою жизнь на бумаге. Вы свидетели того, что получилось. Если и эта история не интересна, значит, таковой была сама моя жизнь, тут уж ничего не добавишь.
Можно было бы многое еще рассказать и о моих любовниках, и моих коллекциях, и о людях, с которыми я встречалась, но я не Деон, мне столь большой труд не по силам. Может быть… когда-нибудь… А пока некогда, много дел.
Come back!
Знаете, какое наказание самое страшное? Безделье. Почти пятнадцать лет без работы — вот испытание, но я смогла его выдержать. А возвращение к работе… разве это усилие? Это счастье.
Журналистам очень нравится выспрашивать, что я почувствовала, когда поняла, что первая после возвращения коллекция проваливается?
Что плюхнулась в кучу дерьма, но засиживаться там не собираюсь! Уже через год Шанель снова была № 1, и это место я не уступлю никому. Потому что не позволю вытворять с женской модой то, что делали всякие там желающие продемонстрировать свой «новый взгляд» или оригинальность в ущерб здравому смыслу.
Если хотите выделиться, встаньте на ходули или выкрасите волосы в зеленый цвет, а одежда должна быть, прежде всего, удобной. Сложите руки на груди, если вам трудно это сделать, грош цена такой модели и такой моде. Нельзя считать хорошим жакет, который, чтобы выглядеть, обязан быть застегнут на все пуговицы, это не жакет, а доспехи, нормальные женщины такого не носят.
Глупы те, кто твердит, что Шанель вернулась в моду. Я была в ней всегда. Это правительства и режимы приходят и уходят, а Шанель остается! А вернулась я всего лишь в Париж.
Тянул ласковый ветер, щебетали птички, ярко, но не жарко светило солнышко, а у меня на душе мрак и желание послать все и всех к черту!
Принесли новые журналы мод. Отчет о последнем показе от-кутюр. При одном взгляде на обложку разыгралась изжога.
Я всегда говорила: нарисовать можно что угодно, вы попробуйте в этом жить!
Почему они никак не научатся создавать одежду для женщин, а не для красивой картинки? Диор объявил «Нью Лук», ну и в чем этот новый взгляд? Надоело носить военную форму и жакеты, похожие на мундиры пожарных? Чтобы сообразить такое, вовсе не нужно иметь свой Дом моделей и считаться выдающимся кутюрье. А затянуть бедной женщине талию до черных мушек в глазах мог только мужчина, которому никогда не приходилось носить корсет или что-то подобное.
Осиная талия, как у кукол, корсеты и снова китовый ус… Маленькие плечи, узкий неудобный рукав, жакетики, в которых руки не поднять, юбки, в которых не сесть… Зачем?! Но журнал за журналом демонстрировали именно такое безобразие.
Хорошо знавшая меня прислуга мигом попряталась по щелям, а вот Шпатц, гостивший у меня в «Ла Паузе», умудрился лениво поинтересоваться:
— Что случилось, снова Скиапарелли?
Ему почти удалось увернуться от летящей пепельницы, но край задел стакан с соком, и светлые брюки оказались безнадежно испорчены. Поделом, не будет задавать идиотские вопросы.
Обиженный Шпатц удалился, причем не просто в другую комнату, а вообще уехал на Ибицу, но мне было все равно. Шпатц — это прошлое, мысленно я уже жила будущим. Я должна вернуться и еще раз дать бой всем этим истребителям китов и мучителям женщин. Элегантными имеют право быть все, а не только обладательницы идеальных фигур. Я твердо знала, что скоро женщинам надоест невозможность нормально дышать, нормально ходить, нормально сидеть. Они снова захотят удобства, значит, им нужна я.
И я вернулась. Но произошло это не так-то просто…
Окончательно к такому решению меня подтолкнула Америка. В 1953 году мне пришлось съездить туда ради рекламы духов. Занимательная поездка…
Я собиралась пожить у баронессы Ротшильд в Нью-Йорке, а заодно решить дела с духами. Проблемы начались в Париже, чертов консул не спешил выдавать мне визу, пришлось на него прикрикнуть. В отместку он вообще отказал в визе моей горничной. Мерзкий паук воспользовался служебным положением, считая, что я уже никто! Я тебе покажу!
На пароходе вместе с нами плыл знаменитый американский боксер Эл Браун, негр. Я знала, что в Америке помешаны на спортсменах, тем более боксерах, а потому, увидев на пристани Нью-Йорка толпу журналистов, поспешила к себе в каюту. Пусть встретят свою знаменитость, я не слишком тороплюсь. Попадать в толпу американских журналистов не советую никому, сметут и не заметят.
Мы с сопровождавшей меня племянницей Тини укладывали чемоданы, когда пришел какой-то мальчик и попросил пройти в салон. Я только отмахнулась: нашел время! Но немного погодя явился сам капитан и заявил, мол, боясь, что журналисты разнесут пароход, запер их в зимнем саду, и умолял пройти туда.
— Кого?
— Вас, Мадемуазель. Там толпа журналистов, желающих взять интервью. Прошу вас, их слишком много, чтобы отмахнуться.
Пароход французский, но весь рейс капитан делал вид, что не подозревает о моем присутствии на борту. А теперь разве только не на коленях стоял, чтобы я вышла к журналистам.
