Александр Шумилин - Ванька-ротный
Я ей что-то ненужное отвечал, но что именно совершенно не помню. Мне ставили градусники, проверяли температуру. Меня покормили из ложки, а потом я из кувшинчика с узким горлом выпил сладкий чай. Потом меня оставили наконец в покое и я тут же уснул. Проснулся я на третий день.
— Ну ты и даешь! Капитан! — увидев что я приподнял голову сказал кто-то из раненных.
— Полковник сам приходил много раз, щупал пульс и смотрел как ты спишь. Пусть, говорит, разведчик поспит. Видно на фронте (этим не очень балуют) им спать не дают. Я попросил воды.
— Лежи, сейчас вызовем дежурную медсестру.
На третий день меня взяли на перевязку. Я пролежал в госпитале ещё несколько дней. Моя кровать изголовьем стояла у окна. На окне и на спинках кровати висели крахмальные занавески. Они подкрашены зеленкой в салатный цвет. Сшиты из простыней, простенькие, но красивые. Мы лежали в обыкновенной, деревенской избе. В избе стояло около шести железных коек. На всех лежали забинтованные раненные. Кто они были я не спрашивал. Немцы кругом бомбили, раскаты взрывов слышались периодически повсюду. Иногда бомбы рвались где-то совсем близко и тогда изба дрожала, но окна были целы. Однажды палатная сестра принесла мой планшет и сказала: — Ваши документы лежат здесь в планшете. Проверьте пожалуйста все ли на месте. Я взял из рук её планшет, покопался в нем одной рукой, попалась фотография, я вынул её и показал медсестре. Она взяла фотографию и покачало головой. — Совсем не похож. Она принесла зеркало и поднесла мне к лицу.
— Вот ваша фотография и ваше лицо. Посмотрите сами. Похожи вы или нет! Лицо моё было раздуто и на себя самого я был непохож. Да, здорово мне разворотило физиономию. Я сам себя в зеркало не узнаю. Через несколько дней меня погрузили в санпоезд. И мы в темноте покатили в Смоленск. Меня переложили, как замотанное бинтами бревно. К этому времени я уже мог приподниматься на одном локте. Правая рука у меня хоть и была забинтована, но я мог держать ложку и курить, если мне кто из ходячих солдат сворачивал из газетной бумаги закрутку (и своей слюной заклеивал её край).
Кормили нас в санитарном поезде лучше, чем госпитале. От Лиозно до Смоленска не так много километров, а ехали мы (встали под разгрузку ровно через) целые сутки. Санитарные поезда отличались от госпиталей образцовым порядком, дисциплиной медперсонала и чистотой. Вероятно в госпиталях от нашего брата тащили больше. А здесь в санпоездах везли только с тяжелыми ранами. В эвакогоспиталях лежали всякого вида и рода раненные (солдаты и младшие офицеры). Многие были ходячие, лежали на долечивании. Другие подлежали выписке и отправке на фронт.
В каждом госпитале были свои порядки. В кирпичном здании смоленского эвакогоспиталя, что на Павловской горке стоял, был какой-то особый больнично-затухлый, выворачивающий всё нутро запах. Здесь лежали разные раненные, в том числе и не транспортабельные. Потом к этому духу мы постепенно принюхались и привыкли. В офицерской палате, где меня положили, находилось трое лежачих и двое ходячих больных. Молодой лейтенант с перебитой рукой. Он вертел ей вокруг перелома, так что локоть оказывался впереди (и был согнут наоборот). В первый момент было страшно смотреть как рука у человека и локоть могут быть согнуты. Но он всё это делал легко, непринужденно и безболезненно. Он театрально морщился, охал и звал сестру на помощь. Медсестра прибегала и стояла сложив у подбородка руки, не зная что делать. Он обнимал её здоровой рукой и переворачивал обратно вывернутую руку. Другой офицер, кажется в звании майора, лежал напротив меня, в темном углу. Его раздражал дневной свет и он с утра до вечера стонал и метался. У него был поврежден позвоночник. Он лежал на голой широкой деревянной доске, сверху накрытый простынею и одеялом. На спине и на ягодицах у него были пролежни. Он стонал тихо и всё время вертел головой. Он действовал нам на нервы, не давал заснуть и будил нас по ночам. Мы стали просить палатного врача перевести нас куда угодно, хоть в коридор или на улицу.
У третьего, который не ходил, от пояса до колен был наложен гипсовый корсет. Хотя от болей в ранах он не кричал, но иногда на него находил психоз, он начинал метаться и плакал. Дело в том, что у него под гипсом ползали вши. Я рассказывал раньше об этом случае (когда описывал игру на вшей). Думаю, что повторяться не следует. Светлая память нашему химику, он один мог украсить нашу жизнь в беспросветное время кровавой войны. Молодой парнишка, лейтенант мучился от них и страдал.
22.02.1980
* * *На этом автор заканчивает своё повествование о войне.
Для него война закончилась. О себе он писать не собирался.
А так, в устных рассказах, конечно кое-что рассказывал.
Неотправленное письмо А. Шумилина к Б. Полякову
Уважаемый Борис Петрович!
Письмо я ваше получил, но ответить сразу не мог. Навалились разные и срочные дела, работа, а потом надолго заболел. Болезни войны быстро не проходят!
Я помнил о вашем письме, вспоминал, что нужно ответить, но не было ни времени, ни сил, не мог преодолеть самого себя, собраться с силами, мыслями и настроиться.
Откровенно говоря, я иногда даже подумывал не отвечать вам вовсе, не затевать переписку. Сейчас, когда финиш недалеко, хочется успеть побольше сделать. Свободного времени мало. Я то болею, то работаю. А время бежит быстрее мысли. Мы с Вами служили в одной дивизии. Считаемся, так сказать, однополчанами. Но согласитесь со мной, война преподнесла нам каждому своё. Мы были с Вами в разных местах фронта и находились в совершенно разных условиях.
По журнальной статье я принял Вас за собрата окопника, а из Вашего письма узнал, что это не так. Это меня и смутило. Было непонятно и другое.
В статье было написано, что разведчики держали немца на реке Меже целые два месяца. Разве в то время там были бои?
Как мне известно, а я был в это время в этом районе, немцы перешли в наступление от Духовщины 4 октября 41 г. 8-го октября мы получили приказ на отход из Укрепрайона. Немцы, как я знаю, в Туросянские болота и в Батуринские леса никогда не заходили.
Не обижайтесь моей прямоте! Я поучать и обидеть Вас ничем и никак не хочу! Я просто хочу рассказать Вам самую малую часть о войне и задать несколько вопросов.
Во время войны каждый из нас занимался своим избранным делом. Точек соприкосновений во время войны у нас с Вами не было, и на войну мы смотрели с разных позиций, думаю, что и говорить о войне мы будем на разных языках.
Возможно даже, что в некоторых вопросах мы друг друга вообще не поймём, как не понимаю я иногда своего бывшего сослуживца политрука, который вместе со мной служил в пулемётной роте.
