Дмитрий Ястржембский - Гоголь в Москве (сборник)

Однако встревоженный слухами о том, что «здешние бабы-цензора отказываются даже и от напечатанных книг»14, Гоголь прибегает к содействию В. И. Назимова. 30 сентября Гоголь сообщил Шевыреву, что «попечитель» приезжал к А. П. Толстому на следующий день после его отъезда на свадьбу сестры «с известием, что он пропускает все и что нужно обыкновенным порядком только доставить цензору, который прямо подпишет»16.

Впоследствии Шевырев, рассказывая о последних месяцах жизни Гоголя, писал его двоюродной сестре М. Н. Синельниковой: «Нередко обедал он у нас, после обеда занимался со мною чтением корректур первого и второго тома своих сочинений, в которых он выправлял слог, а я правил под диктовку его. Другие два тома печатались в то же время»16.

Несомненно, что Гоголю приходилось бывать в типографиях, где производился набор его сочинений, (при жизни писателя ни один том не был закончен печатью). Сохранилась записка Шевырева, гласящая, что «начато печатание… первых двух томов в Университетской, 3-го в типографии Готье, 4-го в типографии Семена»17. Об Университетской типографии мы уже говорили выше; здесь печатался первый том «Мертвых душ» (Пушкинская улица, № 34). Типография Готье помещалась на Кузнецком мосту, № 15 (дом не сохранился). Вблизи же находилась и типография Семена, на Софийке (ныне Пушечная улица) на территории нынешних домов № 4 и № 6 (прежние постройки не сохранились).

8 эти месяцы Аксаковы вновь переменили свое местожительство. Уже после смерти писателя, В. С. Аксакова сообщала матери Гоголя: «Мы жили эту зиму в деревне по обстоятельствам Денежным; больной сестре был нанят маленький домик, и кто-нибудь из братьев и из сестер постоянно с ней жил»18. Данилевский глухо говорит, что их квартира была на Поварской. 8 марта 1852 года Шевырев писал Погодину: «Посылаю тебе письмо, написанное к нам обоим вместе С. Т. Аксаковым (в связи со смертью Гоголя. — Б.З.). Отвечай ему через Ольгу Семеновну (жена С. Т. Аксакова. — Б. З.), которая остановилась у Спаса на Песках. У Хомякова назовут тебе или укажут дом, потому что близехонько. Я сам сейчас к ней еду»19. В письме к И. С. Тургеневу И. С. Аксаков точно называет местожительство их семьи зимой 1851/52 года, «…на Арбате, в Николо-Песковском переулке, в доме г-жи Серединской, во флигеле»20. Дом этот не сохранился. Владение Серединской занимало часть площади нынешней территории дома № 4 по улице Вахтангова[36].

9 января Гоголь был в Большом театре на бенефисе М. С. Щепкина. Характерно, что старые комедии и переводные водевили, из которых был составлен вечер, уже не могли удовлетворить зрителя, воспитанного на «Ревизоре» и «Женитьбе». Отмечая прекрасную игру М. С. Щепкина, П. М. Садовского, С. В. Шуйского, Н. В. Рыкаловой, газеты указывали, что «нынешний бенефис любимого всею Россиею артиста по своему составу едва ли не неудачнее прежних его бенефисов»21. Встретивший Гоголя в театре скульптор Н. А. Рамазанов сообщал художнику А. А. Иванову: «…Николай Васильевич здрав, но крайне задумчив и скучен»22.

Навестивший Гоголя еще 1 января Л. И. Арнольди отмечает, что он был «немного грустен». «От времени до времени в нем обнаруживалась мрачная настроенность духа без всякого явственного повода», — пишет А. Т. Тарасенков23. Но, тем не менее, Гоголь почти до последних дней не оставляет работы. И Арнольди, и Бодянский, и Тарасенков буквально в один голос свидетельствуют, что они или заставали его за работой, или видели только что отложенные корректурные листы или рукописи. Но, очевидно, Гоголь был уже настолько надломлен беспрестанной внутренней борьбой с самим собой, что достаточно было какого-либо внешного повода, чтобы это повело к роковым последствиям. Характерно в этом отношении мнение известного московского врача Овера, лечившего Аксаковых и случайно заставшего у них Гоголя. В. С. Аксакова записывает в своем дневнике: «…приезжал Овер, я пошла его провожать к Оленьке, он оттуда прошел прямо и сказал мне: „Несчастный!“ — „Кто несчастный? — спросила я, не понимая, — да ведь это Гоголь!“ — „Да, вот несчастный!“ — „Отчего же несчастный?“ — „Ипохондрик, не приведи бог его лечить, это ужасно!“»24

В январе тяжело заболела тифом Е. М. Хомякова, сестра друга Гоголя, поэта Н. М. Языкова. 26 января она скончалась. Ее смерть, по словам доктора А. Т. Тарасенкова, «поразила его до чрезвычайности»26. «Смерть моей жены, — писал А. С. Хомяков А. Н. Попову, — и мое горе сильно его потрясли; он говорил, что в ней для него снова умирают Многие, которых он любил всей душою, особенно же Н. М. Языков… С тех пор он был в каком-то нервном расстройстве»26. Гоголь оставляет творческую работу, корректуры. Посещения друзей тяготят его.

Наступили последние дни жизни Гоголя в сумрачной квартире А. П. Толстого. Знакомство с ним С. Т. Аксаков считал «решительно гибельным для Гоголя»27. Мракобес и ханжа Толстой не понимал высокого значения дарования Гоголя, не чтил в нем великого русского писателя, цинично признавался, что он «вовсе не является поклонником сочинений» Гоголя28. С. озлобленной сектантской нетерпимостью он отнесся к предложению Т. Н. Грановского придать похоронам Гоголя общественный характер, к переносу его праха в университетскую церковь. Тогда, — писал Е. М. Феоктистов И. С. Тургеневу, — «он отказался взять погребение на свой счет, говоря: „Если так, то пусть хоронит, кто хочет“, — и его хоронили на счет университета» 29. После смерти писателя славист П. А. Бессонов сообщал в одном из своих писем, что «партия „Москвитянина“ проповедует о том спасении, которое пролила она в его (Гоголя. — Б. З.) душу религиозными впечатлениями, а (А. П.) Толстой, имея дух рассказывать, что Гоголь отдавал ему (перед сожжением. — Б. З.) 2-й том „Мертвых душ“ и он не взял, прибавляет, что „впрочем в псалтыре заключается все, нужное для спасения“»30. Проводником этих так называемых «спасительных» «религиозных впечатлений» был изувер и фанатик поп Матвей Константиновский. Под влиянием А. П. Толстого Гоголь, еще будучи за границей, вступил в начале 1847 года с ним в переписку. «Что послания о. Матвея в результате имели разрушительное действие на Гоголя — едва ли здесь приходится повторять… Но это было ничто в сравнении с живым словом. Испытанный оратор, о. Матвей тем более увлекался, чем очевиднее было впечатление на слушателя, и становился тем беспощаднее в своем обличении, чем беспомощнее оказывалась жертва», — пишет друг писательской юности А. П. Чехова беллетрист Ив. Щеглов (И. Л. Леонтьев), горячий поклонник творчества Гоголя31. Он же приводит красноречивый эпизод из деятельности М. А. Константиновского, показывающий, насколько губительным было его влияние на окружающих: «…за три года пастырства о. Матвея шумное и веселое село нельзя было узнать: мирские песни и игры в селе почти прекратились…даже малые дети в своих детских сборищах стали распевать исключительно тропари и кондаки… Для чего же, спрашивается, существует после этого в мире… радостное дыхание весны, любовь, звонкий детский смех и раздольная русская песня?!»32.