Ольга Трубецкая - Князь С. Н. Трубецкой (Воспоминания сестры)

Дай вам Бог в Киеве успеха! Под величайшим секретом могу тебе сообщить, что у П. Г. Виноградова собирается человек 10 составлять записку"."

В начале мая 1899 г., получив от брата Евгения записку по университетскому вопросу, он писал ему:

"Вполне одобряю твою записку и весьма ее утилизирую. Прилагаю письмо ректора Зернова (Письмо Зернова: "Многоуважаемый С. Н., не нахожу слов, чтобы благодарить Вас за подаренную Вами брошюру и данную на прочтение рукопись Вашего брата. Я прочел с особенным удовольствием, потому что она мотивирует и разрабатывает мысль, которую я давно лелею и пытаюсь высказывать, где нужно. Весьма было бы желательно, чтобы эта докладная записка была действительно представлена, куда следует. Рукопись при этом возвращаю. Примите уверение и проч.". 29 мая 1899 г.) по сему предмету. Давал читать записку Герье и иным лицам… Посылаю записку в Тверь к А. Лопухину (Алексей Александрович Лопухин — прокурор суда, впоследствии директор департамента полиции.), который вел дознание 1894 г. и изучил вопрос. Он сообщит тебе свои замечания и дополнения, так как говорит, что материал его полнее капнистовского. Выводы его сходны с твоими, и он еще настаивал в 1894 г. перед Горемыкиным на необходимости разрешить землячества.

Готовь записку, не смущаясь тем, много ли будет подписей, и представь по начальству, разослав копии по другим министерствам, хотя бы за твоей личной подписью. Важны не подписи, а содержание. "Историческую" записку можно, по-моему, подать и отдельно.

За лето вопрос о студенчестве будет обсуждаться в министерстве, и потому надо не откладывать дела.

Если б ты захотел выработать нормальный проект устава землячеств, то это необходимо сделать так, чтобы как можно ближе подойти к действительным уставам (жаль, что ты не приводишь ни одного устава). Иначе, как мне говорил бывший председатель С. С. (Союзного совета.), за 1894 г. немедленно наряду с легальной организацией, или даже в ней самой, разовьется организация нелегальная.

Менее моего удачно у тебя разработана та часть, где ты говоришь о профессорской корпорации. Ты слишком налегаешь на одно выборное начало, едва ли не еще более важно восстановление Совета. Автономия университета зависит не столько от способа пополнения коллегии, сколько от участия этой коллегии в управлении университетской жизнью. Этим я не хочу, разумеется, отрицать необходимость самопополнения проф. коллегии и, в особенности, выбирать правление. Но нельзя говорить только об этом: сие приложится само собой при автономии, а автономии, как мы видим, еще не приложится, если кафедры будут замещаться по выбору… необходимо указать на невозможность создавать студенческие корпорации, не восстанавливая той корпорации профессорской, которая одна может ими управлять и стоять над ними".

Письмо С. Н. к Б. Н. Чичерину:

"Многоуважаемый Борис Николаевич! Благодарю Вас за Ваше доброе письмо, которое очень тронуло меня и мою жену. Я счастлив, что заслужил Ваше одобрение. С тем, что Вы говорите о свободе печати, я, разумеется, согласен вполне, но увы! "корректива", о котором Вы говорите, еще долго придется дожидаться. Я написал свою статью по весьма конкретному поводу: Ухтомский сослался на двойной циркуляр Главного Управления по делам печати, запрещающий говорить об университетских делах: в силу этого циркуляра нельзя было напечатать моей статьи об университетских беспорядках, между тем как Грингмут сквернословил ежедневно и беспрепятственно, и в Главном Управлении была воспрещена самая полемика с ним и с Сувориным. Это обстоятельство, а равно и прочтение Вашей превосходной статьи о земстве, которую тогда Ухтомский тоже не решился напечатать, повергли меня в великий гнев за себя и за тех, "чей голос я считал много более веским, чем мой голос", как я написал в своей статье. Разумеется, никогда свободной печати у нас не будет при теперешнем порядке: если б можно было говорить о нашей внутренней политике, напр. о преступной деятельности департамента полиции, то сей департамент значительно изменился бы и в личном своем составе и в характере, и в самом масштабе своей деятельности. Поэтому, каждый шаг в направлении к гласности имеет для меня великое значение, хотя я, лично, презираю газетную прессу не менее Цертелева.

То, что Вы говорите об утратившем свое значение "устое", я разделяю от всей души, только в отчаянии не вижу средств освободиться от этого трупа, который к нам прикован и который заражает нас своим гниением. Ничего более позорного я не знаю, минутами вспоминаешь царства древнего Востока, которые погибли, как истуканы на глиняных ногах, и спрашиваешь себя: не ждет ли и нас та же участь? Минутами видишь другой образ: старой, гнилой, никуда негодной старой плотины, из которой сочится вода. Воды приливают медленно, но постоянно, и чем больше они приливают, тем более валят навоза и мусора в плотину, чтобы удержать воду, валят так много, что кругом вся вода гниет, и рыба дохнет. Я понимаю, что всего рациональнее было бы устроить в плотине хорошие шлюзы и открыть их. Но хозяева плотины не хотят и только затыкают дыры в надежде, что навозу у них много, а вода стоячая.

Что же делать? Ждать, чтобы плотину прорвало или даже самим отыскивать locus minoris resistentiae, и отколупывать щели и дыры, сквозь которые могла бы идти вода? Приходится, хотя бы потому, что все делаемое нами в конце концов сводится лишь к отколупыванию дыр. Не станем же мы навоз валить в воду! Мы хотим шлюз, а выйдут только дыры, и это мало утешительно. Приходится заранее подчиниться тому, что старую плотину сломают, и придется строить новые шлюзы. А как переделать старое, я этого не вижу к моему великому горю и смущению. В конце концов какая-нибудь буря с Запада сделает разрушительное дело. Теперь нужна созидательная проповедь, нужно подготовление общества к тем великим задачам, которые его ждут, а оно так бессознательно, так испорчено, так пропитано застоявшимся навозом! Дай Вам Бог сил и здоровья, бодрости в Вас так много. Вы на своем веку много потрудились над величайшими задачами науки и философии и дали столько ценных трудов, что Вам на старости лет можно без греха и без опасности быть и публицистом. А теперь задачи для публициста громадные. Всякая статья Ваша зачтется Вам, все равно напечатаете ли Вы ее здесь или заграницей".

Письмо С. Н. Чичерину, осень 1899 г.:

"А я к Вам с просьбой написать что-нибудь в Петербургские Ведомости по поводу предполагаемой руссификации Финляндии. Дело это, по-видимому, совсем на чеку, и с Нового года последуют "реформы", начиная с реформы воинской повинности. Витте, который так прислушивается к Вашему слову, стоит горой за эту руссификацию. (В своих воспоминаниях С. Ю. Витте уверяет, что всегда был против этой пагубной политики.) По-моему, это верх абсурда и безумия, по поводу которого надо в набат забить. Много безобразий в этом смысле мы видели, но по размерам и по значению ничего подобного мы не видали и при Александре III. Кому нужно создавать очаг революции под Петербургом и вносить смуту в самую мирную и культурную страну всей Империи! Правда, перед этой перспективой бледнеет разгром остзейских провинций. Там хоть предлог какой-нибудь был в разноплеменности населения, в феодализме баронов и т. п., но здесь. Это выдумка голодных ташкентцев или просто нигилистов, мечтающих создать вторую Польшу под Петербургом. — Борис Николаевич, напишите что-нибудь об этом, только так, чтобы напечатали… Ваше слово имеет вес и может принести пользу. После разрешения вопроса о греко-униатах надо ко всему быть готовым, а пока еще не поздно, надо говорить. Я сам написал бы, но так поглощен диссертацией, что дал зарок не отрываться. И потом мое слово разве будет иметь то значение, которое должно иметь Ваше слово? Самый вопрос Вам известнее. Сделайте доброе дело, каков бы ни был результат. — Придраться можно к систематической травле Финляндии и к тревожным слухам по этому поводу".