Ольга Трубецкая - Князь С. Н. Трубецкой (Воспоминания сестры)

Полиция безобразничала, как никогда, т. е. высылала безусловно невинных. Был даже один трагический случай самоубийства одного бедного студента, совершенно невинного, кормившего уроками свою семью: он застрелился, когда полиция, явившись ночью, объявила ему, что его увезут. Правление безобразничало не меньше полиции: одного студента Ласточкина исключили за дерзость, якобы сказанную Виноградову, причем не допросили ни обвиняемого, ни потерпевшего, ни свидетелей, удовольствовавшись показаниями педеля. По счастью, Виноградов узнал об этом и заявил в Совете о неправильном действии правления, отрицая какое бы то ни было столкновение с помянутым студентом. Других увольняли также только по показанию педелей — часто прямо навыворот: например, несколько чересчур рьяных противников сходок, громко выражавших свои протесты. Все это кончится, несомненно, и я вовсе не сочувствую твоему настроению и в студенты поступать не намерен… В нашей Азии должны быть университеты, и мы, несмотря ни на что, должны до последней возможности оставаться на своем посту. Если существует антиномия между университетом и его средой, то мы должны сделать все возможное, чтобы антиномия разрешилась в пользу университета. „Ты должен, следовательно ты можешь“.

Я даже отправил весьма лукавую статью в С. Петербургские Ведомости, где требую пересмотра устава 1884 г. и взваливаю все на полицейский строй теперешних университетов, в которых хозяевами являются полицейские педеля и учебная администрация вместо профессорской корпорации. Ты пишешь, что автономия университета не искоренит смуты и брожения. Согласен, я ведь не ребенок. Но подумай, какой бы это был шаг вперед, и какая победа университета. По-моему, отстаивать университетскую автономию следует прежде всего в интересах университета, но полагаю, что это требование может иметь и общий интерес и принципиальное значение. А минута такова, что ею следует воспользоваться. В Петербурге свыше 70 профессоров подали петицию об изменении некоторых основных пунктов устава. Что бы и вам, киевлянам, подать записку о причинах дезорганизации университетов. Это было бы достойным делом, а не ребяческой затеей, если бы записка была составлена умно, трезво и в строго академическом духе».

Письмо С. Н. к брату Евгению, апрель 1899 г.:

«Хорошо, что вы работаете над запиской, но только с планом курсовых наставников я совершенно не согласен. Если их будет назначать Совет, то как бы не было недоразумений между студентами и Советом, а если их будут выбирать студенты, то это будет организованная милюковщина, т. е. агитация и демагогия в весьма несимпатичном виде. Что студенческие корпорации могут приглашать профессора, или обращаться к отдельным из них — это несомненно: университетское заведование делами корпораций всего лучше передать в руки преобразованного правления, т. е. правления выборного и в состав которого помимо ректора, его помощников и деканов могло бы войти, смотря по надобности, еще несколько членов правления для заведования различными административными, хозяйственными и судебными делами университета. В сношениях студентов с профессорской корпорацией полезно различать часть официальную от неофициальной, а с твоими курсовыми начальниками ты создал бы только крайне нежелательное смешение того и другого и обратил бы профессоров в старшин студенческого клуба. Тут либо будут столкновения между наставниками и студентами, либо студенты окончательно оседлают своих наставников в университете. Нужно не разделять, но и не сливать. У нас (В Московском университете.) ничего сделать нельзя. Профессора деморализованы и глубоко не верят в успех дела. Оправдывается изречение кардинала Ретца, что страх усыпляет и парализует все общественные организации (les corpa), пробуждая исключительно личные интересы. Я послал статью, которая ходит в Петербурге по рукам, но напечатана не могла быть в силу циркуляров по делам печати. Послал вторую громовую статью, вероятно, тоже ничего сделано не будет.

Моя мать писала мне в Ялту, 19 марта 1899 г.:

„Студенты не унимаются. Теперь все поголовно исключены и ведено всем подавать прошение для поступления вновь и будет сортировка. Приведет ли это к порядку? Сомнительно. Сережа сам остановил печатанье своей статьи, находя ее несвоевременной „теперь““.

2 апреля 1899 г. моя мать писала вновь:

„Студенческая история наводит уныние и даже больше того. Сережа похудел и постарел за это время и подумывает о том, чтобы уйти, так как не предвидится ничего хорошего в будущем. Общее недовольство возрастает в страшных размерах, и все это очень тяжело для всех. А с другой стороны, другая часть общества поглощена базаром“…

Одновременно были беспорядки и в Киеве, откуда моя мать писала мне 20 апреля:

„Здесь ежедневные аресты, вчера накрыли типографию и 80 человек сразу. Очень много ходит слухов о 26-ом. Женя начнет экзамен первый вместе с Ренненкампфом. М. А. Кочубей обещала мне прислать срочную телеграмму, но такую, „чтобы ее не поняли телеграфисты, и вы не осведомляйтесь по телеграфу.“. Полицейская вакханалия достигла апогея. Мы все подавлены. Остается только кончать диссертацию, что я и делаю.

Жалуясь, что он не встречает подчас поддержки и среди близких ему друзей и товарищей по университету, он продолжает: „Левушка (Лопатин (Л. М. Лопатин — профессор Московского Университета и друг С. Н.)) кричит: "Автономия — абсурд!" Это нам-то всю ответственность на себя принимать! Вот благодеяние выдумал! С полицией мы все равно ничего не поделаем и с революционерами студентами тоже. Нет, пущай начальство расхлебывает, а мы в это впутываться не намерены, разве насильно заставят. Если это еще года два, три продлится, придется задуматься, не переменить ли службу. — Согласись, это типично! — А другие хуже говорят. С твоим шутом гороховым С. и говорить нечего. Он мне объяснил однажды: (до беспорядков), что "жизнь делает Боголепов, а все остальное — разговор". Положим, это отчасти справедливо, но не знаю, находит ли теперь С., что это нормально. Суб-инспектор сообщал нам, что студенты заплевали его мундир. Мне не верится; он бы, я думаю, умертвил бы кого-нибудь при сем случае. В Совете, в начале беспорядков, С. кричал, что при теперешней перестройке университетских зданий надо главное выстроить громадное помещение для карцеров. Карцеров, однако, не строят.

У нас на факультете ведут себя хорошо П. Г. (Виноградов), В. О. (Ключевский), В. И. (Герье) — прочие — полный пас! Эти трое, по крайней мере, готовы были сделать все возможное. Н. Я. — "в инфлуэнции", т. е. пьян без просыпу. Павел Гаврилович и Василий Осипович отказались от деканства.