Зиновий Каневский - Жить для возвращения

Мы сразу поняли, что убежать не удастся, и начали карабкаться вверх по крутому каменистому склону. Медведь неукоснительно следовал за нами. В какой-то момент Михаил, опередивший меня на несколько метров, крикнул, чтобы я немедленно стрелял. Я глянул вниз и у самого каблука левого сапога увидел оскаленную хрипящую пасть, из которой хлестала кровь. Я выстрелил семь раз подряд прямо в голову медведя, вися на одной руке, но он продолжал жить, скалиться и хрипеть!

Тут, слава богу, появился вышедший из оцепенения Витька, он подобрался к медведю сзади и двумя выстрелами из карабина добил его. Много позже Виктор Маликов прислал мне письмо. Какой-то высокий чин в Североморске, прослышав об охотничьем трофее матроса Краснознаменного Северного флота, угрозами и посулами заставил Витю отдать ему шкуру в обмен на фотоаппарат «Смена». В письмо была вложена сделанная из того аппарата историческая фотография: Н. С. Хрущев выступает перед североморцами в гарнизонном Доме флота.

В середине сентября установилась сносная погода, и я стал собираться на Барьер Сомнений. Нужно было законсервировать до лучших времен ледниковую станцию, забрать оттуда остатки продуктов, уцелевшие приборы, неиспользованные аккумуляторы для рации. Виктор отпросился у своего лейтенанта и отправился вместе со мной, к большому облегчению зимовщиков — им не надо было сопровождать меня в надоевший маршрут. Собак не взяли, а наладили легкие саночки, рассчитав, что без труда увезем на них нехитрый груз из домика. 16 сентября (спокойно пережив на сей раз мое очередное 15 сентября) мы вышли в путь. Благополучно миновав «голубой ужас», как на зимовке называли хаотическое чередование гигантских трещин, мы почти вплотную подошли к цели, но тут на Барьер Сомнений внезапно лег туман. Не стало видимости, двигаться вперед было крайне рискованно — могли промахнуться мимо домика. Пришлось остановиться метрах в двухстах от него на одной из ледяных перемычек.

Мы остолбенело стояли на льду, пытаясь оценить ситуацию. Ни шагу в сторону сделать в таком «молоке» было нельзя из-за трещин. Даже посидеть было не на чем: наши саночки имели, по сути, лишь полозья, фанерный лист предполагалось прикрепить к ним в домике, перед уходом в обратный путь. Мы по очереди стали присаживаться на кобуру от револьвера, брошенную на едва припорошенный снежком влажный, доживающий последние летние дни лед.

Болтали без умолку, чтобы не уснуть, а заодно заглушить лезшие в голову черные мысли. Болтал, правда, в основном, мой матрос. Он вообще вел себя потрясающе спокойно, не позволяя нам обоим впасть в губительную панику. Улыбался, с аппетитом рассказывал разные байки из недавнего шахтерского прошлого. А я оказался не на высоте. Был мрачнее тучи, слушал его, почти не скрывая охватившего меня отчаяния. Словом, выжил тогда исключительно благодаря Вите Маликову, тут сомневаться не приходится.

Сколько времени продолжалось наше пребывание на Барьере? Сейчас мне почему-то мерещится, что трое или четверо суток, хотя, скорее всего, не более одного дня. Кое-что из еды у нас было, но мы к ней не притрагивались, чтобы не распалять жажду, только сосали кусочки голубого льда — этого добра здесь хватало, однако пить все равно хотелось зверски. Поднялся легкий морозный ветерок, в тумане образовались разрывы, и совсем близко мы вдруг увидели домик. Бросились бежать к нему, уже не думая о трещинах, чудом не провалились ни в одну из них и успели забраться вовнутрь жилища прежде, чем Барьер снова закрылся плотной пеленой.

Как мы разместилось там вдвоем — ума не приложу, но разместились и даже отоспались на раскладушке, тесно прижавшись друг к другу. Не бывать бы счастью, да несчастье помогло: поскольку еще раньше повалило антенну, связь с зимовкой, даже односторонняя, отсутствовала, и нам не надо было торопиться в определенный момент выходить в эфир, в противном случае на станции началась бы паника по поводу нашего молчания, Михаил наверняка снарядил бы поисковую партию, и в том тумане с нею бог знает что могло произойти.

Дождавшись приличной погоды, мы уложили груз в санки, впряглись в заплечные лямки и отправились в обратный путь. На станции царило беспокойство, хотя все понимали, что нас задержало ненастье. В награду за пережитое мне сообщили замечательные новости: пароход «Зоя Космодемьянская» держит курс на Русскую Гавань, на борту судна несколько новых зимовщиков, двухгодичный запас провианта, а нам с Наташей — вот сюрприз! — надлежит вернуться в Москву для стажировки в МГУ в связи с предстоящей двухгодичной экспедицией.

Павел Иосифович обещал «разобраться» со мною недели за три. Отпущенный им срок приблизился вплотную, однако я по-прежнему оставался в полном неведении относительно своей судьбы, изо всех сил стараясь сдержать данное самому себе обещание: ни к кому не приставать. Сегодня мне под горячую руку попались тетя Соня и дядя Исай. Я возвысил голос до визга, и кончилось тем, что они, испуганные, унесли ноги из палаты. А вослед им еще долго несся мой крик, я велел передать моей жене, чтобы и она не являлась сюда, пока ее не позовут! Естественно, она не собиралась подчиняться этому распоряжению, на что я, садист, откровенно говоря, и рассчитывал.

А вот Ольга Григорьевна, моя теща, как всегда держалась молодцом. Пришла неторопливая, приветливая, принесла вкусного, покормила зятя с ложечки, протерла спину, почитала вслух газеты и ушла, пообещав прийти завтра, послезавтра и во все последующие дни. Только что-то мне подсказывало — таких дней уже не осталось, вот-вот последует «окончательное решение» вопроса.

Глава седьмая

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ГЕОФИЗИЧЕСКИЙ

Ранним утром, задолго до всяких мыслимых часов допуска посетителей, ко мне пробрался Миша Фокин. Он только что вернулся из Антарктиды, услыхал о моих делах — и сразу сюда. Как хорошо, что я никогда не мечтал об Антарктиде, иначе наверняка сдох бы от зависти! Хотя завидовать, по совести сказать, абсолютно нечему. Михаил руководил внутриконтинентальной станцией «Комсомольская»: высота свыше трех тысяч метров над уровнем моря, ветры «не хуже», чем на Новой Земле, температура воздуха до минус семидесяти, прямо-таки космически разреженный воздух, дыхание вчетверо чаще обычного. Миша стал с большим юмором рассказывать мне, как они, четыре зимовщика «Комсомольской», синхронно, раз и навсегда бросили курить. Для этого потребовалось всего-то ничего: выпить по рюмке спиртного, сделать пару затяжек сигаретой в занесенном снегом домике — и порядок, больше курить не захочешь, ибо из-за нечеловеческого мороза проветрить помещение невозможно, а задыхаешься так, что рвутся легкие и впору вызывать срочный санитарный рейс из Мирного — нашей антарктической столицы!