Раиса Аронова - Ночные ведьмы

— Дина, я ранена… — тихо сообщает штурман. И в этот момент в лицо ударяет резкий запах бензина. «Пробит бензобак!» — обожгла догадка. Сколько сразу навалилось бед! Другой бы растерялся, но Дина Никулина не из таких. Самолет, подчиняясь воле летчицы, входит в глубокое скольжение, сыплется вниз — только так можно сбить пламя. Счет идет на секунды… Стоп! Больше снижаться нельзя. Взгляд на плоскость — огоньки погасли! Вздох облегчения. Обстрел прекратился, прожекторы выключились. Очевидно, посчитали, что самолет сбит.

— Леля, как чувствуешь себя? Куда ранена? — спрашивает Дина.

Молчание. Никулина поворачивается, видит: голова штурмана неловко лежит на боргу, глаза закрыты. «Неужели убита?» — ужаснулась она. В лицо опять бьют едкие пары бензина. Раненая нога не подчиняется. В ушах появился шум и звон. «Наверное, от потери крови», — догадывается Дина. Перед глазами замелькали огненные мушки. А линия фронта уже близко! «Скорее, скорее, пока у меня и у мотора есть силы»… Последние капли бензина вытекли, мотор замолчал. Но наземная перестрелка уже позади! Впереди — дорога, по ней идут две машины с приглушенными фарами. Никулина сажает самолет прямо на дорогу. Наши бойцы выпрыгивают из машин, бегут к самолету: «Девушки?!»

Через полчаса врачи обрабатывали раны летчиц. С трудом вывели Лелю Радчикову из шокового состояния.

Дина причисляет этот полет к «неудачным» — пришлось на некоторое время выйти из строя, лежать в госпитале. Но среди 774 боевых вылетов, которые она совершила за время войны, было, конечно, и много удачных.

…Луна заглянула к нам в палатку через открытую дверь. Осветила оживленные лица моих подруг. «Как будто мы опять в полку, сидим ночью на старте», — подумалось в этот момент. На старте в часы затишья в боевой работе мы обычно пели.

— Давайте споем, а? — сказала я осторожно. Предложение никому не показалось странным.

— Запевай, Дина! — просит Катя.

Никулина всегда была первым участником нашей интересной полковой самодеятельности. Хорошо исполняла лирические, народные песни, недурно танцевала вальс-чечетку. Легко, свободно Дина запела вполголоса приятным меццо-сопрано:

Теплый ветер веет, развезло дороги,И на Южном фронте оттепель опять…

Мы дружно вступили:

Тает снег в Ростове, тает в Таганроге…Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать.

Сегодня к одиннадцати часам Дина и Катя пришли к нам сказать до свиданья и пожелать счастливого пути. Мы сфотографировались, потом побросали кое-как своп вещи в машину — ростовское солнце уже невыносимо пекло — и, распрощавшись с подругами, выехали из города по направлению к Ольгинской.

— Руфа, что тебе запомнилось об этой станице? — опрашиваю в пути.

— Очень мало. Мы ведь недолго в ней стояли — отступали тогда… Жили в длинном коровнике, который в шутку называли гостиницей «Крылатая корова».

— Мне не забыть полеты из Ольгинской. Ходили на задание под Таганрог, на Миус. Вся земля между Ростовом и Таганрогом горела. В Ростове полыхали пожары. Кажется, именно в те ночи я до конца осознала, какое страшное бедствие обрушилось на нашу страну.

— Нелегко нам было тогда, при отступлении…

В станице Ольгинской на улицах — ни души. Будто все живое вымерло от палящего зноя.

Подошли к дому — второму от края со стороны бывшего нашего аэродрома.

Вышла Мария Федоровна Шевцова. Мы представились и разговорились.

— Тут ведь в то время стояли и мужчины-летчики, — вспоминает она, целый полк. Помолчав немного, добавила:

— Двух летчиков похоронили здесь. Немецкий самолет напал…

Помню, как шли за машиной на кладбище. Уже вечерело. Лил дождь. Машина то и дело застревала в грязи. Мы вытаскивали ее и опять шли. Долго, будто через всю Россию.

По лицу женщины пробежала тень. Она вздохнула и, глядя куда-то вдаль, с глубокой печалью сказала:

— Много в ту пору погибло людей. Не дай-то бог еще раз пережить такие лихие времена… А вы из того девичьего полка, значит? — стряхнув с себя тяжелые воспоминания, спрашивает Мария Федоровна.

Мы рассказали вкратце о том, где и как воевал полк. Мать и подошедший сын Николай слушали внимательно и, кажется, с удивлением. Они с интересом просмотрели книгу «Героини войны», портреты наших девушек.

— Где бы такую достать? — перелистывая страницы, поинтересовался Николай. — Хорошая, видать.

Эх, жаль, что взяли с собой один-единственный экземпляр. Как было бы кстати подарить сейчас книгу! Не додумали.

— Вышлем из Москвы, — пообещали.

Уже на трассе спохватились, что не записали точного адреса Шевцовых. Непростительная рассеянность.

— Это от жары. Ничего, не расстраивайтесь, уточним через поссовет, успокаивает нас Леша.

Около девяти вечера съехали в посадки. Готовимся ко сну. Очень устали за сегодняшний день — ночью-то почти не спали, а с утра задыхаемся от жары.

— Девочки, что-то вы приуныли, — замечает Леша.

— Притомились малость, — нехотя отвечает Руфа, залезая в спальный мешок.

Заканчиваю писать. Спать, спать…

Чудесное, свежее утро. Мы хорошо выспались и чувствуем себя превосходно. Готовы в бодром настроении и с новыми силами продолжать наш нелегкий путь. Сегодня по плану — найти хутор Воровской. У нас на карте он не обозначен — маловат хуторок для такого масштаба. Перед нашим отъездом из Москвы Ира Себрова — она теперь моя соседка по дому — показала на карте изгиб Кубани и сказала: «Я. отлично помню, что Воровской здесь». Но как к нему добраться, какие дороги ведут туда? Ира помнила этот хутор с птичьего полета, так сказать, а мы-то сейчас на машине едем.

Проезжаем Кропоткин. Здесь нужно съезжать с трассы. По какой улице? Съездов много! Обращаемся за помощью к милиционеру:

— Скажите, пожалуйста, как проехать на хутор Воровской?

— Не знаю. Тут их много всяких хуторов, — получаем короткий ответ.

В растерянности стоим на перекрестке.

Кто-то из шоферов подсказал, что это, может быть, тот, на который нужно ехать через Кавказскую.

Поехали. Трясемся, как и перед Ольгинской, по пыльной неровной дороге. Она капризно петляет, пересекается с другими, такими же проселочными дорогами, ставя нас иногда в тупик — куда сворачивать? Наконец справа увидели широкую пойму Кубани. Чувствую, что едем правильно. Вот дорога пошла прямо по-над обрывом. Потом поворот и… неужели наш Воровской?

У обочины стоит старая женщина с длинной вязанкой хвороста. Спрашиваем, что за поселок впереди.

— А это Воровской, — говорит она, делая ударение на первом слоге.