Максим Гиллельсон - М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

г а м и , — заметил Малов, воображавший, вероятно, что

лошади думают галопом и р ы с ь ю , — и буря поднялась;

свист, шарканье, крик: «Вон его, вон его! Pereat!» * Ма-

лов, бледный как полотно, сделал отчаянное усилие

овладеть шумом, и не мог, студенты вскочили на лавки.

Малов тихо сошел с кафедры и, съежившись, стал про­

бираться к дверям; аудитория — за ним, его проводили

по университетскому двору на улицу и бросили вслед

за ним его калоши. Последнее обстоятельство было

важно, на улице дело получило совсем иной характер;

но будто есть на свете молодые люди семнадцати —

восемнадцати лет, которые думают об этом.

Университетский совет перепугался и убедил попе­

чителя представить дело оконченным и для того винов­

ных или так кого-нибудь посадить в карцер. Это было

неглупо. Легко может быть, что в противном случае

государь прислал бы флигель-адъютанта, который для

получения креста сделал бы из этого дела заговор, вос­

стание, бунт и предложил бы всех отправить на каторж­

ную работу, а государь помиловал бы в солдаты. Видя,

* Да сгинет! ( лат.).

133

что порок наказан и нравственность торжествует, госу­

дарь ограничился тем, что высочайше соизволил утвер­

дить волю студентов и отставил профессора. Мы

Малова прогнали до университетских ворот, а он его

выгнал за ворота. Vae victis * с Николаем; но на этот

раз не нам пенять на него 1.

Итак, дело закипело. На другой день после обеда

приплелся ко мне сторож из правления, седой старик,

который добросовестно принимал à la lettre **, что сту­

денты ему давали деньги на водку, и потому постоянно

поддерживал себя в состоянии более близком к пьяно­

му, чем к трезвому. Он в обшлаге шинели принес от

«лехтура» записочку — мне было велено явиться к нему

в семь часов вечера. <...> Ректором был тогда Двигуб-

ский <...> он принял нас чрезвычайно круто и был груб;

я порол страшную дичь и был неучтив. <...> Раздражен­

ный Двигубский велел явиться на другое утро в совет,

там в полчаса времени нас допросили, осудили, приго­

ворили и послали сентенцию на утверждение князя

Голицына.

Едва я успел в аудитории пять или шесть раз в ли­

цах представить студентам суд и расправу универси­

тетского сената, как вдруг в начале лекции явился

инспектор, русской службы майор и французский танц­

мейстер, с унтер-офицером и с приказом в руке —

меня взять и свести в карцер. Часть студентов пошла

провожать, на дворе тоже толпилась молодежь: видно,

меня не первого вели; когда мы проходили, все махали

фуражками, руками; университетские солдаты двигали

их назад, студенты не шли.

В грязном подвале, служившем карцером, я уже на­

шел двух арестантов: Арапетова и Орлова; князя Анд­

рея Оболенского и Розенгейма посадили в другую ком­

нату, всего было шесть человек, наказанных по малов-

скому делу. Нас было велено содержать на хлебе и воде,

ректор прислал какой-то суп, мы отказались, и хорошо

сделали: как только смерклось и университет опустел,

товарищи принесли нам сыру, дичи, сигар, вина

и ликеру. Солдат сердился, ворчал, брал двугривенные

и носил припасы. После полуночи он пошел далее и

пустил к нам несколько человек гостей. Так проводили

мы время, пируя ночью и ложась спать днем. <...>

* Горе побежденным ( лат.) .

**в буквальном смысле ( фр.) .

134

Учились ли мы при всем этом чему-нибудь, могли ли

научиться? Полагаю, что «да». Преподавание было

скуднее, объем его меньше, чем в сороковых годах. Уни­

верситет, впрочем, не должен оканчивать научное вос­

питание; его дело — поставить человека à même * про­

должать на своих ногах; его дело — возбудить вопросы,

научить спрашивать. Именно это-то и делали такие

профессора, как М. Г. Павлов, а с другой стороны —

и такие, как Каченовский. Но больше лекций и профес­

соров развивала студентов аудитория юным столкнове­

нием, обменом мыслей, чтений... Московский универси­

тет свое дело делал; профессора, способствовавшие

своими лекциями развитию Лермонтова, Белинского,

И. Тургенева, Кавелина, Пирогова, могут спокойно

играть в бостон и еще спокойнее лежать под землей.

ИЗ СТАТЬИ «РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА:

МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ»

Рядом с Пушкиным стоит другой поэт — его млад­

ший современник, потомок одного из виднейших родов

русской аристократии 1. Как и большинство русских

дворян, он с юных лет служил в гвардии. Стихотво­

рение, написанное им на смерть Пушкина, повлекло

за собою ссылку на Кавказ: Лермонтов так глубоко

полюбил тот край, что в известном смысле его можно

считать певцом Кавказа.

Жизнь Лермонтова, хотя он обладал полной мате­

риальной независимостью — этим редким для поэтов

даром с у д ь б ы , — была тем не менее сплошной цепью

страданий, о чем достаточно красноречиво говорят его

стихотворения. Преданный и открытый в дружбе, непо­

колебимый и бесстрашный в ненависти, он не раз дол­

жен был испытать горечь разочарования. Слишком

часто отторгали его от друзей истинных, слишком часто

предавали его друзья ложные. Выросший в обществе,

где невозможно было открыто высказать все, что пере­

полняло его, он был обречен выносить тягчайшую из

человеческих пыток — молчать при виде несправедли­

вости и угнетения. С душою, горевшей любовью

к прекрасному и свободному, он был вынужден жить

в обществе, которое прикрывало свое раболепие и раз-

* дать ему возможность ( фр.) .

135

врат фальшивым блеском показного великолепия. Пер­

вая же попытка открыто выразить бурлившее в его

душе яростное возмущение — ода на смерть Пуш­

кина — навлекла на него изгнание. Путь активной

борьбы для него был закрыт, единственное, чего у него

не могли отнять, был его поэтический гений, и теперь,

когда душа его переполнялась, он обращался к поэзии,

вызывая к жизни полные мучительной боли звуки, пате­

тические мелодии, язвительную сатиру или любовную

песнь. Его произведения — это всегда правдивое выра­

жение глубоко пережитого и до конца прочувствован­

ного, всегда внутренняя необходимость, порожденная