Бернар Фоконье - Бетховен

Чистую радость он теперь хотел подарить всему человечеству, и это будет самое грандиозное его произведение — Девятая симфония.

Девятая симфония

Лето 1822 года Бетховен провел в Теплице, потом поехал в Баден на новый курс лечения в обществе Антона Шиндлера, ставшего его правой рукой. Именно там он очень быстро написал увертюру «Освящение дома» для открытия после обновления театра в Йозефштадте, — произведение «в манере Генделя», своего самого любимого композитора, которого он глубоко почитал как за строгость стиля, так и за способность выстраивать сложную и светлую музыкальную риторику, отталкиваясь от очень простого материала.

В ноябре в Вене с большим успехом прошла повторная постановка «Фиделио». Молодая исполнительница заглавной роли Вильгельмина Шрёдер выказала такой драматический талант и была так убедительна, что Бетховен пришел в восторг. Но Шиндлер в своем слезливом и напыщенном тоне рассказывает о том, что на самом деле это представление стало мукой для композитора: он вызвался сам дирижировать оркестром на генеральной репетиции, к чему теперь был совершенно не способен, потому что ничего не слышал. Он замедлял оркестр — певцы «убежали» вперед. Пришлось прервать репетицию, объяснить ему, в чем дело, заменить его. Он пробкой вылетел из театра, вернулся домой и несколько часов лежал в прострации, предаваясь отчаянию.

«Тот роковой ноябрьский день был самым горьким за всю карьеру бедного мастера, прошедшего через столько испытаний. Какие бы тревоги ему ни пришлось преодолеть, никогда еще он не испытывал столь сурового удара. Мне слишком часто доводилось видеть, как его посещала печаль, и много раз, как он сгибался под грузом невзгод, но всегда, даже распростершись ниц, он затем поднимал голову и торжествовал над бедой; на сей раз все живые силы в нем были убиты, и до самого дня смерти он жил под впечатлением этой ужасной сцены», — писал Шиндлер в своей «Жизни Бетховена».

Вечером он присутствовал на представлении, с безумным взглядом, замкнувшись в мире тишины и болезненного шума в ушах.

В то же время он получил заказ: русский князь Николай Борисович Голицын, виолончелист-дилетант и страстный любитель музыки, попросил его написать три квартета и самому назначить цену Бетховен согласился, уточнив, что не может ничего обещать в плане срока исполнения заказа.

В тот момент он был полностью поглощен другим замыслом — Девятой симфонией. Никакими силами нельзя было оторвать его от этой работы. Его друзья Лихновский и Дитрихштейн умоляли его сочинить мессу для императора; он вроде бы поддался на уговоры, но отложил этот проект «на потом», поскольку временные рамки ему поставили слишком жесткие. Это был не лучший способ снискать покровительство двора, который в очередной раз отказал ему в месте капельмейстера, упразднив эту должность! Кстати, в начале 1823 года он только-только завершил изнуряющий марафон «Торжественной мессы».

Точно так же он отвергал возобновляемые предложения написать новую оперу. Разве «Фиделио» не имел успеха? Немецкой опере необходимы такие произведения, чтобы затмить торжество итальянцев с их оперой-буффа. Бетховен сам это прекрасно понимал. Он, кстати, всячески обхаживал Карла Марию фон Вебера, познавшего славу двумя годами ранее со своим «Вольным стрелком». За некоторое время до описываемых событий он пригласил Вебера на ужин с друзьями. «Этот неотесанный и отталкивающий человек просто-таки ухаживал за мной и прислуживал мне за столом с таким старанием, словно я был дамой», — рассказывал композитор.

Но ему самому было недосуг заниматься новой оперой. Лихновский предлагал всё новые сюжеты: трагедии Вольтера «Заир», «Магомет», даже «Федру», которую, кстати, написал не Вольтер[21]. Друг Бетховена адвокат Бах предложил вернуться к старому замыслу «Заговора Фиеско в Генуе» по трагедии Шиллера — всё тщетно. Даже Галленберг, супруг Джульетты Гвиччарди, кое-как перебивавшийся театральными постановками, пока красавица Джульетта выжимала все соки из своих любовников, неожиданно возник с уговорами — Бетховен отказался наотрез. Понятно, что он не испытывал никакого желания общаться с этой парой. Старые раны долго болят.

Потом настал черед Франца Грильпарцера, уже прославившегося поэта и драматурга, бывшего не в ладах с цензурой из-за своих нетрадиционных религиозных воззрений. Он подружился с композитором и предложил ему сотрудничать: они напишут оперу-феерию о Мелузине[22]. Бетховену нравился Грильпарцер, который бесконечно им восхищался. Но предложение оперы о Мелузине показалось ему легковесным. В плане оперы его единственным желанием и высшим стремлением было написать «Фауста», в чем он и признавался в апреле 1823 года:

«Я пишу вовсе не то, что мне бы больше всего хотелось, а то, что нужно ради получения денег. Я не хочу этим сказать, что пишу только ради денег. Как только пройдет этот период, я надеюсь, наконец, написать то, что считаю для себя высочайшим в искусстве — „Фауста“».

В самом деле, был ли на тот момент сюжет, более достойный его, уходящий в самую глубину немецкой культуры, германских легенд и метафизических вопросов человека перед лицом смерти и выбора собственной судьбы?

Жизнь и творчество… Мысли о жизни Бетховена в 1823 году, в разгар написания Девятой симфонии — этого памятника радости, мечты о всеобщем братстве, — внушают двоякое чувство. Всё было плохо. Подписка на «Торжественную мессу» почти не встретила отклика несмотря на всё его упорство. Эрцгерцог Рудольф, живший тогда в Вене, не давал ему покоя. «Кардинал прожил здесь четыре недели, и всё это время я должен был давать ему уроки каждый день по два с половиной-три часа, — писал он Рису, — он отнял у меня много времени». Работа художника заключается еще и в том, чтобы оградить себя от докучливых…

Как будто глухоты было мало, его подвели и глаза. В апреле он подхватил острый конъюнктивит, врачи запретили ему читать и писать. Он ослушался, но работа над симфонией от этого пострадала.

Именно в апреле он согласился встретиться с мальчиком, о котором ему рассказывали чудеса, — вундеркиндом, виртуозом по имени Ференц Лист. Ему было 11 лет, а он уже давал концерты, производя неизгладимое впечатление своим талантом импровизатора. Он мечтал о встрече с Бетховеном. Даже просил Шиндлера замолвить за него словечко перед маэстро, чтобы тот дал ему тему в запечатанном конверте, которую он извлечет оттуда на ближайшем концерте и станет импровизировать. На концерт Бетховен не пошел — что бы он там услышал? Но несколько дней спустя в дверь постучался юный Лист; рядом с ним был его учитель Черни. Полвека спустя Лист оставит воспоминание об этой встрече, возможно, приукрашенное с годами: