Яков Цветов - Синие берега

Петрусь Бульба вычерпал все до дна, облизал ложку, сунул за голенище. Потом широко провел ладонью по губам. Не удержался, опять похвалил кулеш. Теперь разделял он свое удовольствие с Ершовым, сидевшим поодаль.

- Верно говорю, первый сорт! - восторженно крякнул Петрусь Бульба. Хлебал бы и хлебал, верно говорю?

- Про сорт давай не будем, - охлаждающе махнул рукой Ершов. - Сорт, он зависит от аппетиту. Не жрамши, и старой кобылы мясо за высший сорт сойдет.

Петрусь Бульба выдернул пучок травы и вытер котелок, домовито достал кисет, свернул цигарку.

- Покурю пойду. А то и вам на цигарку, товарищ лейтенант?

- А махра хорошая?

- Только у меня и есть такая, товарищ лейтенант. Сам на приусадебном вырастил. Уходил когда по повестке, заместо всего целую торбу добра этого прихватил. Докуриваю остаток. Свернуть, товарищ лейтенант?

- Давай махру. Сверну и сам.

Петрусь Бульба аккуратно оторвал от газеты полоску, осторожно, чтоб не просыпать, вытряхнул из кисета золотисто-зеленые крупинки махорки, передал Андрею и направился в траншею: покурить.

Андрей проводил его взглядом. Он подумал о нем, о тех, кто был сейчас рядом. Они проживут еще один день, неполный, вот этот и, возможно, еще одну ночь, тоже неполную. Во всяком случае, многие из них. Все это знали, но никто не говорил об этом, словно и не их касалось. Их одолевала злость, такая злость, что, знай о том немцы, не сунулись бы сюда, подумали бы... Но немцы не знали этого и, конечно, сунутся.

Прикрыть отход вполне могла б и рота Миши Кальмановича, вторая рота, ее меньше потрепали, - подумал Андрей, - и третья рота могла бы. "Но и я тоже. Почему бы и не я?.. Каждому, в конце концов, приходится взрывать какую-нибудь переправу. Не обязательно, конечно, переправу. Но что-то вроде. Что-то свое". Так сказать, для будущего мира сделать, чтоб был он, потом, после войны, этот мир, таким, каким хочется, чтоб он был.

Мысль эта, возникшая на пути от командного пункта батальона в роту, мысль о том, что небольшое и несложное в сущности дело - взорвать мост тоже как-то скажется, пусть капельку, на будущем, не выходила из головы. Просто она стала уже естественной. Он понял, что нужно об этом думать. Нужно потому, что это придавало силу и решимость. Он порывисто вобрал в себя воздух. Прохладный, горьковатый, у воздуха был привкус хвои.

Андрей почувствовал себя готовым ко всему. Все-таки выспался, как-никак - почти два часа, и поел вот. Он согнул полоску газеты, как бойцы делали, ложбинкой, из махорки, оставленной Петрусем Бульбой, свернул цигарку, припал к земле - быстро прикурил. И, пряча зажженную цигарку в ладонях, глубоко затянулся.

Мгла растворяла все. Уже слабо виднелись потемневшие вершины сосен, стали погасать тени впереди. Пространство словно наполнялось густым холодным дымом.

Андрей поднял голову: те же звезды, что и вчера, переполняли небо. Лес и холм под звездами казались теперь гораздо ближе, чем были днем, и потому выглядели суровей и еще более зловеще. Он представил себе дорогу из города, истыканную двигавшимися огоньками подфарок. До двух тридцати, или около того, будут части перебираться через мост, и надо же время, чтобы подальше уйти от переправы. Не накрыли б дорогу самолеты, пока части будут на виду. Ну, тут он бессилен. У него свое.

Дело его, Андрея, дело первой роты, может быть, вот сейчас начнется. Надо действовать, надо действовать. Еще раз связаться со взводами. С комбатом не надо. Если б что-нибудь было, тот и сам бы позвонил. "С комбатом погожу. - Он смотрел в пустое пространство. Качнул головой: - А позвоню. Хоть голос еще раз услышу..."

Не успел позвонить.

- Ты, Писарев? - За спиной шаги.

- Я.

- Как там? - повернулся Андрей.

- Нормально. Последний - третий - плот сколачивают. - Писарев присел рядом.

Андрей взглянул на часы. "Сейчас двадцать шестнадцать. До двух тридцати далеко..." Он подумал, до того, как начнет просеиваться утренний свет, вокруг опустеет, уйдет артиллерия, что на том берегу, уйдет комбат, уйдут вторая рота, и третья, все уйдут, и он останется здесь один. Один с горсткой бойцов, которая все еще считается ротой. И полтора километра тысяча пятьсот метров родной земли, по которой проходит ротный рубеж обороны, еще несколько часов будут советскими. Что-то сдавило горло, и он ни слова не произнес, только подумал об этом, и оттого, что не смог ничего сказать, стало еще тяжелее на сердце.

6

Разведчики еще не вернулись.

Они отправились четыре с половиной часа назад. Предстояло, незаметно двигаясь орешником, обогнуть луг и поле за ним, спуститься в овраг, подняться, выйти в еловый лес, затем взять северней, на плавни, пробраться через плавни и подойти к окраине селенья, скрывшегося за холмом, за рощей.

Будто сам с разведчиками шел, Андрей отчетливо представлял себе луг, поле и овраг, приваленные темнотой, вслушивался в настораживающий шорох камышей в плавнях, в густое бульканье жижи, тронутой ногами, и голову кружил кисловатый дух болотной воды. Местность эту видел он не по карте, он знал там каждую тропку, каждый кустик знал - совсем недавно все это было передним краем его роты. В бинокль можно разглядеть силосную башню, она как раз на окраине селенья, метрах в ста от большака. А пройти по большаку еще триста метров - и откроется, окруженная соснами, мельница из красного кирпича. Мельница в бинокль не видна, но перед глазами Андрея вот она... В силосной башне, наверху, и на мельнице были тогда установлены пулеметы Рябова и Вано. Андрей помнил, помнил все. Теперь там было расположение противника и туда отправились разведчики. Ребята пошли толковые - Капитонов, Абрамов Костя, Иванов, они тоже знали эту местность, как свою деревню. Еще бы, рыли там окопы, по тропинке, петлявшей меж сосен, ходили к полевой кухне, на прикрытой деревьями полянке собирались на политчас.

Дорога неблизкая, - прикидывал Андрей, - километра три-четыре, туда и обратно, а то и больше. Напрямую если б, то вон передний край противника. А дело у разведчиков нелегкое - установить исходные позиции танков. Это требует времени, и немалого. Часа через три появятся, не раньше. Хорошо б, установили, где танки...

Впрочем, - размышлял он, - можно было разведку и не посылать. В конце концов, что бы она ни разведала, ничего не изменить. Рота прикрытия, - это же ясно... Какие бы силы ни противостояли, она должна выполнить задачу: до двух тридцати удерживать берег и переправу, потом взорвать ее. Роте предстоит нечеловечески трудное, даже на войне, - остаться здесь, на небольшой прибрежной полоске земли, которую отдают противнику, после того, как все уйдут, без надежды выбраться отсюда.

"Рота прикрытия, - это же ясно..." Он удивился спокойствию, с каким подумал об этом. Потому, наверное, что до двух тридцати очень далеко и был он еще отделен от опасности.