Ирина Муравьева - Ханс Кристиан Андерсен

В начале января 1833 года помолвка была отпразднована, и, против обыкновения, Андерсен не был оповещен об этом семейном событии. Это было сделано для общего спокойствия. Нечего сомневаться, что он достаточно скоро узнает о случившемся — в Копенгагене новости не залеживаются! — тогда волей-неволей сделает разумные выводы. Жаль, конечно, беднягу, на первых порах ему будет нелегко, но зато потом все станет на свои обычные места, а там и вовсе забудется. То ли еще люди забывают!

Распрощавшись с хозяевами дома, где он провел вечер, Андерсен вышел на улицу и поспешно свернул за угол, чтоб избавиться от попутчиков.

Белый, холодный, мертвый мир лежал вокруг. Белая мертвая луна висела на далеком холодном небе.

Несколько часов назад он услышал о помолвке Луизы. Чужие равнодушные люди лениво обсуждали эту новость в числе других и были совершенно уверены, что кому-кому, а уж Андерсену давно все известно, он ведь свой человек в доме Коллинов. Может быть, ему плохо удалось сохранять самое обычное выражение лица, но это не его вина: он старался изо всех сил…

Неторопливый ручеек светской беседы давно уже перемывал другие камешки, а он все еще не мог заставить себя вмешаться в разговор и сказать какие-нибудь безразличные слова. Оказывается, придумать самую пустую шутку может быть очень нелегким делом… У него даже капельки пота выступили на лбу от стараний. Он хотел во что бы то ни стало предупредить любезный вопрос хозяйки: «Что это с вами? Вы так молчаливы сегодня!» Наконец он выдавил из себя какой-то вздор о погоде. Слава богу, вздором в гостиной никого не удивишь… Ну, а теперь вполне прилично будет и взяться за шляпу!

Снег и тишина ночных улиц были подходящими спутниками. Он сворачивал то вправо, то влево, шел, не замечая дороги, не зная куда.

Ночные сторожа, притоптывавшие ногами, чтоб согреться, удивленно глядели ему вслед. Им страшно повезло, ночным сторожам, он очень завидовал им: ведь они и понятия не имеют о Луизе, о немой любви, о помолвке…

Вдруг он в ужасе остановился: белая луна вызвала в воображении совершенно отчетливую картину. Девушка с белым-белым лицом в белом платье лежит в белом гробу, а он смотрит на нее и плачет, потому что никогда еще так сильно не любил ее. И сами собой сложились стихи об этом:

Белей любимой моейНельзя на свете найти!Я знаю: любовь моя к нейУже не может расти.

Но вот она умерлаИ стала еще белей…О горе! — как возрослаТеперь любовь моя к ней!

Нет, что это он тут выдумывает? Не надо смотреть на мертвую луну! Луиза жива, спокойна и довольна. Пусть она будет счастлива. Ему трудно сейчас думать об этом счастье — господи, ведь Линд такое ничтожество! — но он научится, должен научиться во что бы то ни стало.

А кто-то все-таки умер… Это не Луиза, это умерла та девушка, которую он сам придумал, а потом полюбил. Или даже не умерла, а ушла в монастырь: там тоже холод, молчание, белизна.

А может быть, поднялась вьюга, окутала ее белым облаком и унесла в неприступный ледяной замок королевы метелей…

Во всяком случае, настоящая, живая Луиза тут ни при чем: она спокойно подрубает белыми пальчиками салфетки для приданого и, меланхолически улыбаясь, прикидывает, куда поставить шкаф, а куда кресло в своей будущей уютной квартирке.

Мелкие досадные невзгоды облепляли со всех сторон, как туча комаров.

Война с Мольбеком продолжалась. Андерсен высмеял его в стихах за слепое преклонение перед «магией формы», а критик, не оставшись в долгу, разнес в пух и прах новый сборник стихов Андерсена «Двенадцать месяцев года».

Денег не было. Приходилось тщательно записывать каждый истраченный скиллинг и урезать себя во всем. Надо было как-то изворачиваться, чтобы купить себе новые перчатки или сходить к парикмахеру, иначе попадешь на зубок к тем же знакомым, которые колют глаза излишней плодовитостью. («Четыре сборника стихов за два года — это просто легкомыслие. Это нежелание серьезно, не спеша поработать над каждой строчкой!») Он был одним из первых датских писателей, живших исключительно литературным заработком, и это многим казалось диким. Нормальный человек должен где-то служить! Почему этот Андерсен вечно все хочет делать по-своему? Сам виноват, если бедствует, надо бросить баловаться стишками и стать пастором, библиотекарем… Хорошо бы, конечно, юристом, но для этого у него основательности не хватит… как, впрочем, и для всякой службы. Потому-то он от нее и уклоняется!

Под нажимом благоразумных знакомых Андерсен начинал сомневаться в своем призвании. «Моя жизнь в поэзии — всего лишь падучая звезда, о которой скоро забудут!» — с горечью писал он в такие минуты и готов был согласиться идти служить.

Но с его репутацией непрактичного чудака это тоже было не так-то просто, и, махнув рукой, он снова брался за стихи.

Газеты и журналы случайным сотрудникам не платили, издатели смотрели на него косо и за сборники стихов давали гроши, в театре — единственное место, где можно было кое-что заработать, — сидел в качестве цензора тот же Мольбек и резал один за другим водевили, которые приносил Андерсен.

Пришлось взяться за составление оперных либретто. Он использовал для этого романы Вальтера Скотта, работал усердно и радовался, что вышло хорошо. Но тут же в какой-то газетке его назвали «палачом чужих произведений».

Все чаще раздавались голоса об упадке его таланта. Осанистые чиновники и высокомерные аристократы наперерыв поучали его, как жить и как писать стихи, а при случае напоминали, что сыну сапожника нечего особенно заноситься. Ну, конечно, будь он богат и знатен, все пошло бы иначе, сразу они отыскали бы в нем и ум и талант! Как знать, может быть, тогда и Луиза…

Да, но пока он чувствовал себя точь-в-точь как длинноногий унылый аист, запертый в тесный птичник, где важно лопочет индюк, дерутся из-за лакомого кусочка толстые утки, бессмысленно кудахчут курицы… И все они вместе ополчаются на аиста: зачем он не похож на них?

Хоть бы кто отпер двери да выпустил его из этого птичьего царства!

Жаль, что сходство с аистом неполное: тому не надо покупать билет, чтобы улететь в далекие теплые страны! А спасение только в этом, жизнь становится с каждым днем все невыносимее… Где же достать деньги на путешествие?

Эдвард Коллин посоветовал ему обратиться к королю с прошением о пособии на заграничную поездку и при этом поднести ему сборник своих стихов. Стоя в толпе просителей, Андерсен чувствовал себя как на горячих углях.

— Что это у вас? — спросил его король, подойдя.