Михаил Кириллов - Учитель и его время

Гибель за идею (или во спасение другого человека) – крайний вариант доказательства или проявления любви. Иисус не призывал к этому, и сам как человек боялся этого, но пошел на смерть ради людей, поскольку не мог иначе выполнить свое предназначение. До последнего часа, зная решённость исхода, он, тем не менее, молил отца своего об избавлении. Решение о его мученической смерти не определялось успешностью его контактов с людьми (непосредственного успеха они не имели, он был сенсацией, был удивлением, но понят не был). Его пребывание на Земле было заведомо предельным. Он как комета пролетел вблизи земли и людей, поразил всех живых, показал им высокое небо, позвал и исчез.

Люди потянулись за этой новой, неведомой живой верой в добро, в лучшее, сплотились, чтобы не утратить хотя бы память об этом. Одной из форм памяти явилось создание в последующем апостольской христианской церкви. Однако церковь постепенно стала приобретать самодовлеющее значение, настолько, что стала тяжелее веры. Она вынуждена обслуживать не только веру, но и самое себя, а иногда только самоё себя (церковь и государство, церковь и политика). Вряд ли все это имеет отношение к Иисусу Христу. Он пользовался храмами того времени (синагогами) и приемами церкви (талмуды, притчи, иносказания), но в наибольшей степени проявлял себя, просто беседуя с людьми и жалея их. И молился где-нибудь в тишине и одиночестве, уходя в горы или глубину сада. Часто он дарил себя бедным, тратил себя для них только за проявления искренности и веры в него.

Он любил свою мать, родных, был среди них незаметным, своим человеком, но он был очень одинок. По-настоящему он был близок, наверное, только со своим божественным отцом. Он скучал по нему, молился, обращаясь к нему наедине, и получал поддержку (как бы сейчас сказали, подпитку). Сея семена любви, он сам нуждался в любви, получая от людей лишь крохи. Но он не нагибался за подаянием, не удовлетворялся малым.

Среди многих суждений о Христе поразительна запись, оставленная Наполеоном во время его пребывания на о. Святой Елены: «Христос хочет любви человека. Это значит, Он хочет того, что с величайшим трудом можно получить от мира, чего напрасно требует мудрец от нескольких друзей, отец от своих детей, супруга – от своего мужа, брат от брата, словом, Христос хочет сердца; этого он хочет для Себя и достигает этого совершенно беспредельно… Лишь одному Ему удалось возвысить человеческое сердце к невидимому – до пожертвования временным, и при помощи этого средства Он связал небо и землю».

Конечно, он страдал. Очень терпел от людей, но еще больше, чем терпел, любил их. Пробиваясь как через заросли сквозь непонимание, он делал добро неустанно, исступленно, зная, сколько ему отпущено жить на земле. Зачем нужно было ему оставлять землю? Люди его не стоили («не мечите бисера перед свиньями»). Может быть, нужно было только искорку бросить – искорку надежды? Надежды, что пройдет время, и люди сравняются с ним по своей духовной сути и, приди он вновь, он не будет так одинок. И будет нужен им живой. Когда говорят о его возвращении (пришествии), почему-то в наименьшей степени задумываются о том, а не рано ли ему возвращаться, ведь сделать это он, как Бот, может всегда. Но к кому приходить-то?! Ведь вновь придется мучиться на кресте. Бог мог бы сделать людей лучше и без них. Но не хочет. Значит, для чего-то, нужно, чтобы они сами приблизились к нему: «душа должна трудиться и день, и ночь, и день и ночь».

Я никогда не молился в церкви, но обращался к Богу, когда в беде уже не к кому было обратиться. И тогда, когда остался без мамы, а со мной были еще два братика, и тогда, когда меня оставил друг, а я был не один, то есть как бы не только для себя; тогда, когда сверял себя с чем-то лучшим в себе же, так как я был уверен, что если есть во мне это лучшее, это и есть Бог во мне.

Думаю, что нам в этой жизни дано приблизиться к Богу, накапливая его в себе. Бог – это добро как минимум, любовь как максимум. И то и другое имеет определяющее свойство – отдавать. Если отдавая, одаривая, ты счастлив, то это и есть одобрение Бога. Это не у всех получается. И поэтому по-настоящему счастливых немного. Причем здесь все равны, можно иметь мало, но отдавать последнюю рубашку. А с тех, кто много может, просто больше спрос. Я – счастливый человек, в том смысле, что мне жить только для себя – неинтересно, а для других – радостно, в том смысле, что я учета сделанному не веду и делаю это безотчетно, словно по чьей-то воле, как если бы я был обречен на доброту. Исключения из этого правила бывают редко, с ними связаны угрызения совести, и эти случаи воспринимаются как перебои в нормальной работе сердца. Я счастлив еще и потому, что пока мне удается быть счастливым.

По-настоящему я ненавидел и ненавижу фашизм и предательство в их различных формах. Я знаю, что у ненависти, как и у любви, нет предела. И это не проделки сатаны, рождающего зло, это само зло, с которым боролся и Христос. Возненавидеть или – проклясть – это как если бы провести в душе резкую черту, отделяющую тебя от откровенного наступательного зла, это вынесение внутренним нравственным судом приговора, который обжалованию не подлежит.

Когда-то, это было сразу после окончания войны, уходя из больницы от мамы и зная, что она теперь уже точно умрет, рыдая в больничном сквере, я поклялся: сколько буду жить, столько буду уничтожать фашизм, убивший ее. Было мне тогда – 13. В последние годы это чувство во все большей степени связывается во мне с государственным российским фашизмом, планомерно и беспощадно уничтожающим рабочих, крестьян и солдат моей Родины, чего не смог сделать даже Гитлер.

Народ большой, больше кучки предателей, захватившей власть, есть еще возможность сеять добро, правду, отдавать себя делу, делать счастливыми других. Я – в ладу с моим Богом.

Нигде в Евангелии не описано, что Христос радовался. Он был сконцентрирован на духовном творчестве настолько, что сделанное, то, что радовало и изумляло людей, становилось для него не столько источником удовлетворения, сколько дополнительным стимулом к продолжению творчества. Вся человеческая история Христа – это история сеятеля, труженика, не успевшего увидеть плодов своего труда. Безрадостность восприятия праздников и большая адекватность восприятия радости как возможности продолжения борьбы свойственны многим творческим людям, и не нужно думать, что я поднимаю себя до уровня Бога. Человеческое может и должно быть проникнуто божьим. В этом и была цель Христа.

Христос взорвал свое время. Он был революционер: разрушал темницы души, огорчался, гневался, как cказано в Евангелии, видя жадность, несправедливость, болезни, ложь, торговцев, загадивших места, святые для людей. Он изгонял их из Храма. Этот мусор мешал ему, и он гневался. Как Бог, он мог бы уничтожить все это, но, наверное, для него важнее было, чтобы люди когда-нибудь смогли сделать это сами – и в себе каждом, и в обществе в целом. Ленину, коммунистам была свойственна та же неудовлетворенность, и они хотели дать людям больше справедливости, но если Христос только ставил эти задачи, то они решали их, но не для всех, а только для угнетенных. «Нравственно только то, что служит интересам рабочего класса», – так говорил Ленин. Христос не связывал себя решением даже вопиющих социальных противоречий своего времени, хотя народ ждал от него именно этого, полагая, что он – царь бедных и спасет их. Он не оправдал их ожиданий. Он как бы перескакивал через всё это, видя решение всех проблем в этической плоскости, касающейся не только бедных, но всех вообще. Любовь вместо борьбы, практически уход от борьбы. Видимо, он полагал, что устранение одного конкретного зла породит другое зло, и так будет без конца. А может быть, он не решился, так как это означало бы насилие, И хотя его окружало насилие (как и Ленина) и сам он стал жертвой насилия, он – в отличие от Ленина – не решился. Ведь те, кто к угнетенному большинству не принадлежал, тоже были людьми. И потом, если насилие, где его необходимая мера и кто ее определит? Ведь если она будет нарушена, это породит новую несправедливость. В жизни так и произошло: большевики превысили меру насилия, необходимую для решения справедливых целей, и породили зло. Удивительно: и тот и другой одного горя народного нахлебались, а пошли разными дорогами.