Михаил Колесников - Миклухо-Маклай

Все это следует узнать. Уже сейчас, после первого посещения Новой Гвинеи, трещит «древо жизни» Геккеля, на котором люди темнокожих рас обозначены как промежуточная форма между белым человеком и обезьяной, уже сейчас вирховский «головной указатель» потерял свое былое значение: признак длинноголовости для расового отличия папуасов оказался несостоятельным. А что будет потом, когда Миклухо-Маклай выполнит намеченную программу?

Кстати, о программе. Руководители Географического общества до сих пор не подозревают, что Миклухо-Маклай давно перечеркнул прежнюю программу и целиком отдался антропологии и этнографии. Они по-прежнему полагают, что ученый занят губками и зоологией, а антропологические и этнографические заметки — лишь побочный продукт его деятельности. Пусть до поры до времени остаются в этом приятном заблуждении!

И лишь другу Мещерскому он пишет: «Моя участь решена: я иду, не скажу, по известной дороге (дорога — это случайность), но по известному направлению, и иду на все, готов на все. Это не юношеское увлечение идеею, а глубокое сознание силы, которая во мне растет, несмотря на лихорадки…»

Да, лихорадки и здесь, в Богоре, не оставляют его. В Африке была африканская лихорадка, в Южной Америке — южноамериканская, на берегу Маклая — новогвинейская, которой переболели команды «Витязя» и «Изумруда». В Бейтензорге следовало бы подцепить местную малярию, но Миклухо-Маклай неожиданно свалился от лихорадки деньгю — особой лихорадки в костях, которая и появилась-то на Яве всего год назад. На двадцать дней приковала болезнь ученого к постели. Он пытался писать статьи о папуасах берега Маклая, но боль в суставах распухших пальцев была так сильна, что перо валилось из рук. Пришлось нанять человека, знающего немецкий язык. Каждый день в течение шести часов диктовал Миклухо-Маклай свои заметки. Подобная работоспособность тяжело больного русского казалась нанятому писцу сверхъестественной. Сам писец за эти шесть часов выматывался до того, что тут же едва ли не замертво валился на циновку и засыпал. В батавийском журнале естественных наук появились статьи Миклухо-Маклая. Он писал о деревнях и жилищах папуасов, об орудиях, употребляемых при разных работах, о пище и ее приготовлении, о языке, суевериях и обычаях, о музыке и пении.

Характерен стиль его работы. Он стремился к предельной краткости: «Пробыл бы я один месяц, а не 15 на берегу Маклая, я мог бы написать целый том, так как описания самых ничтожных обстоятельств, догадки, длинные объяснения и т. д. заняли бы много страниц; трудно было бы отобрать действительно научно интересные факты от хлама… Пробудь я еще 15 месяцев на берегу Маклая, заметки были бы хотя полнее, но, вероятно, еще короче». «Нельзя требовать, чтобы я путешествовал в странах малоизвестных и труднодостижимых и писал бы одновременно целые тома! Это успеется потом. Я не сижу сложа руки…»

Иногда он выезжал в Батавию (каждое утро карета была к его услугам) и там в госпитале занимался анатомическими исследованиями человеческого мозга.

В минуты отдыха он устраивался на веранде белого дворца. Приходила семнадцатилетняя Адриенна, старшая дочь генерал-губернатора, усаживалась за фортепиано, и в тропической ночи, озаренной чужими созвездиями, плыла полная грусти мелодия шумановской увертюры к «Манфреду». Знакомые с детства звуки навевали воспоминания о родине, о матери, о любимой сестре Оле, о братьях. Как он был одинок, как был чужд и непонятен всем окружающим в этом белом дворце!..

Тяжелые думы посещали Миклухо-Маклая. С какой жадностью расспрашивал он офицеров «Изумруда» о событиях в Европе, в России! Наиболее либерально настроенные доверительно выкладывали потрясающие новости: Чернышевский все еще в ссылке, перевезен из Александровского завода в Вилюйский острог. Слышал ли Николай Николаевич что-либо еще по пути на Новую Гвинею о восстании парижских рабочих? Так вот, Парижская коммуна задушена. Как рассказывают, уничтожено больше ста тысяч человек. В Париже некоторые рабочие кварталы стали совершенно безлюдными. На помощь Тьеру пришел Бисмарк. Кто бы мог предполагать! Ярослав Домбровский и Валерий Врублевский стали генералами Парижской коммуны. Домбровский погиб, Врублевский спасся. Известный географ, автор книги «Земля» Элизе Реклю сражался на баррикадах Коммуны, теперь его бросили в тюрьму… Петр Лавров, сестра Софьи Ковалевской Анна Корвин-Круковская, она же Жаклар, Елизавета Дмитриева и другие русские приняли самое деятельное участие в Коммуне, за что и преданы самодержавием анафеме.

Каждое слово о трагедии Коммуны ранило сердце Миклухо-Маклая. Элизе Реклю. И даже женщины… О, если бы стоять на баррикадах, своей грудью заслонить Коммуну! О, если бы судьба борца-одиночки не занесла его так далеко от дымных развалин Парижа!.. Кому нужны его искания, если там до сих пор льется кровь?!. Когда человеку двадцать восемь, он обязан с оружием в руках отстаивать свободу… Немцы провозгласили у себя Германскую империю. Бисмарк торжествует. «Неужели все странствуете по этой Германии, — спрашивает Миклухо-Маклай Мещерского. — (Я думаю, немцы очень напустили на себя важности после своей солдатской деятельности)?…»

От генерал-губернатора Лаудона Миклухо-Маклай совершенно случайно узнал, что якобы большую партию осужденных коммунаров направляют на Новую Каледонию на каторжные работы.

«Я должен побывать там!..» — подумал Миклухо-Маклай. Ему необходимо увидеть этих бесстрашных людей, взглянуть на них, пожать им руки, ободрить словом… Но это будет потом, а сейчас нужно готовиться к экспедиции на Новую Гвинею. «Моя участь решена!..» Как жаль, что не довелось встретиться с братом Володей… Он уже произведен в мичманы. Крейсер «Аскольд», на котором плавает теперь Володя, должен был этим летом посетить Батавию. Володя все-таки добился своего — стал моряком. Брат Сергей собирается на восток России. Мишук учится и не оставляет мечты посвятить себя горному делу. Оля и мама хандрят, ждут не дождутся путешественника. Им удалось собрать немного денег и купить скромненькое именьице Малин, что в 129 верстах от Киева и в 35 верстах от Радомысля. С туманным и сырым Петербургом покончено. Пусть Коленька приезжает в Малин. Он утешает в письмах сестру: «Нехорошо так много думать обо мне и все ждать меня. Кончу, что начал, — сейчас приеду. Думаю, что и в тебе есть кое-что, что есть у меня: решимость и воля достичь, что назначил себе; уныние и малодушие ведут только к самой глупой жизни». Мать он успокаивает: «…благодаря моей нервной, эластичной и крепкой натуре, которую вы понимаете, потому что сами ее имеете, я перенес все хорошо, здоров и готов на все, что потребуется для новых путешествий и исследований…»