Ян Карский - Я свидетельствую перед миром

— Пожалуй, кое-что обсудить все же стоит, — возразил я и указал глазами на взбудораженного мальчишку.

— По мне, так обсуждать тут нечего, — буркнул проводник, но, поймав мой взгляд, прибавил: — Я не получал никакого приказа относительно паренька, значит, он останется здесь. Вам же нужно отдохнуть. Выходим через три часа. Идет дождь, и это очень хорошо — из соображений «осторожности». Я рассчитываю, что лить будет еще несколько дней.

С тяжелой душой расставался я с мальчиком — и привязаться к нему успел, и жалко было, что он не сможет, как мечтал, записаться в нашу армию. Сам-то он рвался идти с нами и обижался, что его считают недостаточно выносливым и храбрым. В конце концов мне удалось убедить его, что лучше нам разойтись. Часа два я продремал, пока меня не растолкал проводник:

— Подъем! Нам пора.

Я поскорее оделся, нацепил рюкзак, и мы вышли из дома. Темень была непроглядная, дождь хлестал в лицо. Полусонный, я поплелся за проводником. Под ногами хлюпала грязь, ноги вязли в ней, каждый шаг давался с трудом. Мой спутник уверенно шагал по бугристой извилистой тропе, а я то и дело спотыкался, терял равновесие и валился на него. Он же, вместо того чтобы злиться и ругаться, только смеялся над моей неловкостью. Вообще он был в прекрасном расположении духа, напевал на ходу и все нахваливал дождь, который должен притупить бдительность пограничников.

— Молись, чтобы этот потоп не кончался! — крикнул он мне. — В дождь пограничники сидят под крышей.

Получилось так, как он и думал: из-за дождя пограничники не вышли на свои посты, и мы спокойно перешли словацкую границу.

Дождь, то сильнее, то слабее, лил три дня. Мы упорно и молча шли вперед, переговаривались только по особой необходимости. Не могли даже разжечь костер и согреться — не было ни одной сухой веточки. Когда становилось совсем невмоготу, делали короткий привал в какой-нибудь пещере. Там мы оба буквально падали на мокрые камни и отдыхали по очереди. Сначала один дежурил, а другой засыпал тревожным сном, потом наоборот.

Время от времени я предлагал заночевать в одном из тех домов, где изначально намечались остановки, но проводник не соглашался и ворчал:

— Лучше не надо, это опасно — я чую. У вас, горожан, ни выдержки, ни здравого смысла ни на грош.

На четвертый день выглянуло солнце, но воздух был пропитан влагой. В лесу клубился пар, как в африканских джунглях. Мы почти на сутки отставали от графика. Проводник шел и шел, не зная устали, и постоянно держался настороже, я же еле тащился сзади, измученный и совершенно обессиленный. Больше всего на свете мне хотелось разуться. Ноги страшно распухли, и тяжеленные кованые ботинки, словно тиски, сжимали лодыжки. Сколько мог, я терпел и не просил о передышке, чтобы не раздражать проводника. Но наконец терпение и силы окончательно иссякли. Я робко тронул моего спутника за плечо и сказал:

— Прошу прощения, но я правда больше не могу. Мне нужно отдохнуть. Нельзя нам остановиться где-нибудь на ночлег?

К моему удивлению, проводник совсем не разозлился. Наоборот, отнесся ко мне с пониманием и сочувствием. Он дружески положил руку мне на плечо и сказал:

— Я знаю, как вы устали. Мне и самому нелегко, но до венгерской границы осталось всего километров двадцать. Постарайтесь собраться с силами!

— Да я бы рад! Но для меня сейчас что двадцать километров, что двести — все равно. Я просто не могу!

И тут его прорвало.

— По-вашему, все равно? — Он захлебывался от ярости. — Но я вам говорю: здесь нельзя останавливаться даже на несколько часов. Гестапо наверняка держит всю округу под наблюдением. Почем вы знаете, может, за нами следят? Может, только и ждут, чтоб мы где-нибудь объявились?

— По-моему, вы преувеличиваете опасность. Если вы все еще беспокоитесь, потому что другой проводник не вернулся, так мало ли какие были на то причины! А даже если его схватили, он мог ничего не выдать.

Он смерил меня красноречивым взглядом, будто жалел, что связался с таким, как я, и, пожав плечами, сказал:

— Ну как хотите. Здесь неподалеку словацкая деревня, можно переночевать в ней. — Потом умоляюще посмотрел мне в глаза и прибавил: — Но для этого придется пройти добрых десять лишних километров: пять туда и пять обратно.

— Не расстраивайтесь так, — сказал я, пытаясь улыбнуться. Мне не хотелось с ним ссориться. — Вы и сами спокойно отдохнете.

— Вряд ли, — хмуро ответил он. — Я успокоюсь, только когда мы снова тронемся в путь.

Километра два мы шли по тропинке в полном молчании. Ноги болели ужасно. Когда мы вышли на дорогу, я собрал все свое мужество, попросил проводника показать мне нужный дом и предложил такой план: я пойду туда один, переночую, он же, если считает это опасным, останется в лесу, а утром мы встретимся, где он скажет.

— Вы же знаете правила, — спокойно возразил он. — С первой минуты похода мы неразлучны. Мой долг, что бы ни случилось, оставаться с вами до самой Венгрии, а там препоручить нашим людям в Кошице.

И хоть я был обижен на резкость, с которой он отчитал меня за то, что я устал, но не мог не восхититься таким ответом. Он действовал разумно, как верный, дисциплинированный боец Сопротивления, с хладнокровием и мужеством, на какие мало кто способен. Еще час мы шли по твердой дороге. После того как столько времени мы, точно рабочие лошади, месили ногами вязкую грязь, это было просто счастьем.

Наконец за поворотом показались огни деревушки — до нее было рукой подать. Проводник подошел к высокому дубу на обочине и позвал меня.

— Являться в таком виде в деревню нельзя, — сказал он тоном вынужденной уступки. — Это маленькая деревня, нас заметят, пойдут разговоры.

— И что надо делать? — с готовностью спросил я, стараясь его задобрить.

— Снять рюкзаки, побриться, умыться, по возможности привести себя в порядок. Это приказ!

Мы стали искать ручей и скоро нашли его неподалеку. Легли на землю, наклонились над ним и без особого труда умылись и побрились. Потом выбрали приметное дерево и закопали под ним свои рюкзаки. Но оставить тут же бумажник с пленкой я не захотел — мне казалось, что я не смогу уснуть, если он будет не при мне.

Мы легко нашли халупу, где останавливались курьеры. Прежде чем постучать, проводник внимательно оглядел дом, дорогу и рощу, из которой мы вышли. Дверь открыл плотный коренастый крестьянин-словак. Он оказался приветливым, гостеприимным, но уж очень говорливым.

Мне хотелось только одного — раздеться и лечь спать. Но проводник был настроен иначе. Не успели мы расположиться у горячей печки, как он забросал крестьянина вопросами: