Владимир Сухомлинов - Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания

Соответственно этому было настроено и петербургское общество. Чтобы предупредить всякие выступления, правительство должно было в конце октября запретить профессору Погодину сделать сообщение в связи с аннексией Боснии и Герцеговины.

С кафедры Государственной думы демократ Маклаков назвал это запрещение оскорблением национального чувства. Германия в то время стала на сторону своей союзницы и этим умалила, за пределы ее растяжимости, ту дружбу, которая тогда еще существовала на берегах Невы. В конце декабря Извольский отстаивал свою политику, указывал на сближение России с Италией и намечал цель своих стремлений: образование на Балканах славянского союза Болгарии, Сербии и Черногории.

За русской дипломатией горячо ухаживала английская. В настоящее время знают и не дипломаты, какие уже в 1908 году тонкие нити плел Извольский, чтобы русскую политику окончательно отдалить от германской. В «Новом Времени», газете наиболее читаемой в образованных военных кругах, появились статьи Пиленко в дружественном Англии духе…

В марте 1909 года для нас, не дипломатов, казалось, что наша внешняя политика никакого определенного направления еще не имела, причем я не мог утверждать тогда, что был в курсе дела и ознакомлен со всеми связями и политическими комбинациями.

Казалось, что между Парижем и Берлином, несмотря на существовавший союз с Францией, происходило шатание туда и сюда. Но государь, Столыпин, дипломаты и мы, военные, настаивали на том, чтобы армия была обновлена и превращена в оружие, пригодное для большой политики, давая возможность России занять опять среди других народов ее место великой державы. Моя реформа армии при этом не была обусловлена специально внешним политическим положением, хотя, понятно, наш союз с Францией играл роль, в данном случае, лейтмотива. Ведь без боеспособной армии соответственно наличным военно-географическим условиям никакой политики и вести нельзя. Это и были те общие соображения, на основании которых я строил свои планы…

Политика Сазонова, преемника Извольского на посту министра иностранных дел, сводилась к тому, чтобы присоединить проливы к России и изжить с Балканского полуострова австро-германское влияние. Великое несчастье его политики состояло в возможности для него внушить государю, что именно выбранный им путь ведет к восстановлению русской гегемонии над балканскими славянами.

В 1909 году казалось, что сочувствие склонялось в пользу известных советов графа Витте по вопросу о соглашении континентальных держав и образовании русско-франко-германского союза. Роковая фраза, что «дорога в Константинополь ведет через Берлин», в 1909 году не была еще общим лозунгом политических и политиканствующих кругов.

Граф Витте, точно так же, как генерал Редигер и я, стоял на той точке зрения, что в продолжение многих лет еще мы никакой войны вести не можем и что необходимо во что бы то ни стало изыскать средства избегнуть нашего участия в европейской войне. Его дипломатические соображения направлены были прежде всего на то, чтобы улучшить наши отношения с Германией.

Среднеевропейский Тройственный союз он хотел заменить восточно-западным. Была ли эта идея продуктом его собственного ума – я не знаю.

Личное мое знакомство с графом Витте состоялось тогда, когда он уже не был активным государственным деятелем. Если же это была именно его мысль, что я вполне допускаю, то она, очевидно, совпала с тем, о чем думали и что собирались исполнить как император Вильгельм, так и наш государь. Именно, когда Витте возвращался из Портсмута в Европу, император Вильгельм, имевший в виду наградить его орденом за торговый договор, просил на это разрешения государя и телеграммой 11 сентября 1905 года спрашивал: «Осведомлен ли он о нашем договоре? Могу ли я сказать ему об этом, если он не осведомлен?»

Государь на это ответил: «До сих пор уведомлены относительно договора великий князь Николай, военный министр (Редигер), начальник Генерального штаба (Палицын) и Ламздорф. Ничего не имею против того, чтобы ты сказал о нем Витте»…

У Вильгельма был в этом отношении совершенно определенный план, о чем свидетельствует интимная переписка 1904–1907 годов между русским и германским государями, теперь опубликованная.

Эти секретные документы хранились в Собственной его величества канцелярии и, пока переписка велась, никому из русских министров не были известны. По-видимому, и германский император вел эту переписку без ведома своих министров.

В 1908 году, когда я принимал должность начальника Генерального штаба, ни от одного из этих лиц об этом договоре я не слыхал ни слова, а граф Витте о «комбинации» сообщил мне значительно позже, уже незадолго до войны. В Потсдаме германский император не обмолвился об этом ни единым словом, а я был у него года за два до вспыхнувшей войны.

Можно предполагать поэтому, что он дело это считал выдохшимся.

В 1912 году я был с женою в Эрмитаже на представлении пьесы великого князя Константина Константиновича «Царь Иудейский». В антракте, за чаем, мы встретились с супругами Витте. Граф, оставив наших жен разговаривать, отвел меня в сторону и спросил, не пришлось ли мне говорить с государем о том, что он, Витте, мне высказывал о союзе с Германией. Я ответил ему, что не говорил, потому что государь не любит, чтобы министры вмешивались в специальные вопросы других министерств, а это ведь чистая политика.

– Это я знаю, – возразил мне граф, – но считаю, что они вас касаются как военного министра. Мне хорошо известно, какое наследство вы приняли, какие вам палки в колеса ставят в вашей работе и как вам помогает Владимир Николаевич (Коковцов).

– Ведь мы же не можем воевать при таких условиях, но избежать войны сейчас должны во что бы то ни стало. Я вижу единственный выход – союз с Вильгельмом, который, повторяю вам, очень к этому склонен.

– Имейте в виду, что финансовый барометр, один из наиболее достоверных показателей политической погоды, настойчиво идет влево, перешел уже «переменно», подвигается к дождю и буре. Попробуйте доложить государю мой разговор с вами в форме неофициального доклада.

Я так и сделал. Когда Николаю Александровичу что-нибудь не нравилось при докладе или он желал прекратить разговор, то начинал, обыкновенно, приводить в порядок и без того находившийся в идеальной аккуратности письменный стол – выравнивал карандаши и перья, футляры с мундштуками, портреты в рамочках и прочее.

Так было и в этот раз. Государь, выслушав меня, только спросил: «А вы не знаете, говорил Витте об этом с министром иностранных дел?»

Смысл этого вопроса был мне ясен, и разговор был окончен.