Барбизон. В отеле только девушки - Паулина Брен

Когда в 1950 году Пегги окончила старшую школу Беркли [8], многие ее подруги получили в подарок на окончание «сундук с приданым». Отделанный кедром сундук со скатертями и гостевыми полотенцами. Но Пегги не хотела сундук, Пегги хотела пишущую машинку – желательно портативную «Оливетти» в дорожном футляре. Джоан Дидион появилась в Беркли именно с такой – более того, к вящей зависти Пегги, ей не пришлось ее выпрашивать. Теперь обе летели со своими машинками: в одной руке дорожная сумка, в другой – футляр.

Пытаться стать тем, кто ты есть, или тем, кем хочешь стать, было делом непростым. Америка снова воевала: сначала в Корее, а вот теперь медленно разгорался Вьетнам. Страхи холодной войны, за которые уцепился Джордж Дэвис, нападая на Сирилли Эйблс с нелепыми обвинениями в «женских амбициях», раздувались еще сильнее. Феминистка Бетти Фридан [9] в знаменитой книге «Загадка женственности» напишет, что «это эпоха подспудного голодного желания замужества, дома и детей», «голода, который внезапно смогла утолить процветающая послевоенная Америка». Свидетельством чему стал рост пригородов, населенных в основном семьями с одним источником дохода и гаражом на две машины. Тихий бунт против этих ценностей неизбежно оказался индивидуальным, малозаметным и – в случае Пегги и Джоан – одетым в кашемировый свитер студентки из «среднего класса». Такие вот девушки – с печатными машинками в футлярах, оставившие бойфрендов, не обремененные обязательствами, одетые в костюмчики и готовые к Нью-Йорку и работе. Джоан уже выбрали в отдел прозы – на столь желанную Сильвией должность, – а Пегги отправлялась в отдел шопинга.

В самолете на обеих были нейлоновые чулки и туфли на четырехсантиметровом каблуке [10]; но Джоан оделась чуточку легче, чем Пегги: будучи из Сакраменто, она лучше знала, что такое летняя жара. Тем не менее, когда Джоан [11] наконец сошла с трапа в терминале Айдлуайлд (так тогда звался международный аэропорт имени Кеннеди) в районе Квинс, она поняла: платье, нарочно выбранное, чтобы прибыть в Нью-Йорк в лучшем виде и казавшееся «вполне модным» в Сакраменто, уже «не казалось таким модным». Нью-Йорк подавлял раньше, чем показывался целиком.

Однако в поездке из аэропорта в Манхэттен на автобусе ничего «модного» и стильного не было. Джоан широко открыла окно [12] и «смотрела на линию горизонта». Но не увидела ничего, кроме пустырей Квинса и больших указателей, гласящих «ТУННЕЛЬ МИДТАУН – ПО ЭТОЙ ПОЛОСЕ». Но стоило им въехать на Манхэттен, все изменилось. Первый взгляд на устремляющиеся ввысь небоскребы [13] вдохнул в Джоан «чувство, столь характерное для Нью-Йорка: будто в любую минуту, в любой день, в любой месяц случится что-то выдающееся». Когда они наконец добрались до «Барбизона» на 63-й улице, то тут же стали рассматривать здание лососеворозового цвета со множеством башенок, прежде виденное исключительно на фотографиях. Архитектура его являла собой забавную смесь мавританского, неоренессансного и неоготиче-ского стилей, однако со вкусом упорядоченных в линиях и под углами ар-деко, спустя тридцать лет после возведения все еще производивших впечатление. Оскар, швейцар, услужливо стоял у дверей в ливрее и фуражке.

Джоан и Пегги вошли в вестибюль, самую эффектную часть «Барбизона» (в отеле тонко прочувствовали фразу о важности первого впечатления), и подняли глаза на бельэтаж, откуда выглядывали группки молодых женщин, выискивая своих, или, что не менее вероятно, чужих кавалеров. Пегги и Джоан поднялись на четырнадцатый этаж, довольные, что им достались номера по соседству, в конце коридора, прямо у лифтов и душевых. По традиции «Мадемуазель», в изголовье кровати каждая нашла розу и расписание мероприятий июня. Но кое-что изменилось со времен, когда тут жила Сильвия Плат: появился кондиционер – бороться с влажной нью-йоркской летней жарой. Джоан продуло [14] из автобусного окна, которое она открыла во время поездки на Манхэттен, и последующие три дня она пролежала в постели, свернувшись калачиком, ненавидя кондиционер, охлаждавший номер до зимней стужи, не умея его отключить и боясь звонить на стойку регистрации, поскольку не знала, сколько дать на чай, если придут на помощь. И предпочла мерзнуть и сохранить лицо. Вместо этого она позвонила своему бойфренду Бобу [15], сыну владельца автосалона «Линкольн-Меркьюри» в Бейкерсфильде, с которым то прекращала, то возобновляла отношения, и сообщила, что из ее окна виден Бруклинский мост. На самом деле это был мост Куинсборо.

* * *

В тот же день из Аризоны приехала еще одна победительница редакторского конкурса и будущая писательница Дженет Барроуэй. Она представилась «Иен» [16], чтобы редакторы не сразу догадались, какого она пола (она рассуждала как феминистка, даже не зная такого слова). Себя она называла «провинциалкой из Аризоны» [17], но в Нью-Йорке, как щитом, прикрывалась преждевременной «мировой скорбью». Писала родителям, что самый первый полет на самолете был «прекрасным и захватывающим», но в то же время «ничего удивительного». В действительности все оказалось точно так, как она представляла: пролетая над Тусоном, она смогла рассмотреть свое общежитие, а «скалистые горы походили на карту рельефа из соды и соли, средний запад – на пестрое лоскутное одеяло, а озеро Мичиган – на океан». Но точно так же, как и у Джоан Дидион, маска, тщательно приготовленная Дженет, слетела, стоило самолету приземлиться в Нью-Йорке. Дженет рассчитывала, что будет выглядеть «холодной и прекрасной», но, прибыв в аэропорт, ощущала себя так, точно «у меня на лбу было написано „Аризона“ неоновыми буквами». Как любой вновь прибывший в Нью-Йорк, она чувствовала «ОДИНОЧЕСТВО». Стоя в замешательстве посреди терминала, не понимая, куда идти, мешая тем, кто понимал. Наконец она заметила молодую женщину со шляпной коробкой [18], и в уверенности, что всякий, у кого в руках шляпная коробка, знает, куда идти, просто последовала за ней в зал прибытия и потом до манхэттенского автобуса. Уже сидя в нем напротив девушки, Дженет прочла багажные наклейки на ее сумках: «Эймс, Айова».

Вскоре автобус свернул с «пустырей Квинса», как назвала их Джоан Дидион, и высадил пассажиров на Манхэттене [19]. Дженет поймала такси. В плотном потоке автомобилей водитель все смотрел на нее в зеркало заднего вида. Вероятно, он разглядел наклейку с надписью «Аризона» у нее на лбу.

– Нью-Йорк, – сказал он, обернувшись к ней, – похож на мороженое со вкусом крем-соды. Проглотишь залпом – затошнит. Будешь есть медленно – будет вкусно.

Вскоре Дженет отчетливо осознала его правоту. Едва заселившись в «Барбизон» [20] вместе с остальными участницами программы приглашенных редакторов, она написала домой