Жизнь в цвете хаки. Анна и Федор - Ана Ховская
Федор повесил голову, не зная, что предпринять… Надо идти домой, узнать, что с женой, точно надо везти в больницу в район, но как повезешь ее избитую: нарвешься на милицию, врачи, они такие – заявят, и все: повяжут его. Такого позора он не мог предвидеть, угрожай Анне – не угрожай, ничего не скроешь. «Думай, Федор, думай, как наладить в семье жизнь…» Долго так сидел он, обмозговывая все, пока не заглянул в кабинет Букарев.
– Эй, ты че сидишь? Пошли по домам, все разошлись, сторож проверяет.
– Да пошел ты…– дернулся Федор.– Как ты мог так со мной?
– Ты о чем? Что я тебе сделал? С утра все было нормально – что случилось после обеда?
– Я о Маришке…
– Ха… да что с нее станется: отряхнется, и снова такая же… Ты обиделся, что я с нею, что ли? Так она сама меня встречает, вешается, самому уже стыдно и противно, но, сучка же – сладкая… Вот иной раз прибегаю к ней… Не стоит, друг, обижаться… Давай пойдем по домам, забудь все… Семья есть семья, а та ничем не лучше женки моей, и твоей тоже. Я так – побаловаться иногда…
Федор во все глаза глядел на Букаря (как он его звал) и удивлялся себе: как он мог быть таким слепым…
– Подожди, а Хмелевский тоже с ней? Это правда?
– Да что ты, Федя, в самом деле – она ко всем липнет: завтра нас не будет, так к кому-то другому пристанет… Успокойся уже, и мой тебе совет: забудь ты о ней, а то уже разговор по поселку идет нехороший, что она в твою семью лезет неслучайно… Как бы беды не было – такой только повод дай, не отмоешься…
– Да пошел ты… Советчик нашелся… Сказал бы раньше, а то я ослеп будто…
– Пошли уже, пошли по домам.
– Иди, я скоро – со сторожем переговорю и тоже пойду.
***
Федор не знал, как ему теперь явиться домой после утренней ярости, теперь казалось, ни с того ни с сего… Но делать нечего: не к Маришке же тащиться. Он придумал: пойдет к матери, проведает ее, побудет там допоздна, потом придет домой.
Когда он наведался в свою родную усадьбу, увидел, что весь двор очищен от мусора, везде порядок. Он не понял, кто работает: неужто Настя сама справляется, как мужик, с такой нагрузкой.
На крыльцо дома степенно вышел раздобревший Иван, которого Федор не видел уже лет шесть. Вот о чем говорила сестра, а он действительно ничего не знал. Поздоровавшись с ним, спросил:
– Надолго в наши края? Или на побывку? Дочь твоя уже в школу скоро пойдет, а ты и не видел, как она росла…
– А ты меня не суди – на себя посмотри, как ты живешь… А с Настей мы сами разберемся… Проходи в дом, что стоишь?
– Да нет, я к матери в избу пойду, проведаю.
– А иди – я сколько здесь уже живу, ты ни разу не наведывался. Занят очень, видно… Работаешь и днем, и ночью,– ухмыльнулся Иван.
– Помолчи уже, а? Тебя и твоих разговоров не хватает только…
– Да я молчу, мне-то что…
Федор просидел с матерью допоздна, пока она не сказала, что надо ему уже идти домой, а ей укладываться отдыхать. Она ничем не упрекнула сына, ни о чем толком не расспрашивала, беседа шла о том о сем. Пришлось ему попрощаться с ней, уходить.
Вспоминая слова Ивана, его ухмылки, понял, что тот – сам примак – издевался над ним, будто имел какое-то превосходство. Так же тихо прошел он в свою комнату, не потревожив никого, даже не узнав, как жена себя чувствует. Улегся и долго лежал в раздумьях. Он слышал, как она ходит по комнате еле слышно, чуть постанывая, видно, болело тело. Он вдруг представил, что это его избили так зверски, как он бил ее, представил, как бы он себя ощущал, как бы все это выглядело. Анна была хрупкой, да никто в поселке и не слышал, чтобы чья-то жена поднимала руку на мужика, давала отпор. Он вспомнил слова Букаря, решил, что точно, надо завязывать уже с гульбой, надо заниматься домом, семьей. Уходить же из семьи он и не собирался, но жить иждивенцем уже стыдно самому, но «попала же шлея под хвост». Да как теперь наладить отношения с Анной, не представлял. Он решил сделать вид, что ничего не случилось, что все идет своим чередом, как говорят, «сделать морду лопатой» – и вперед. Хоть и стыдно прикидываться дурачком, но все же пришлось.
Утром встал пораньше, задал корма коровам, почистил сарай, убрал навоз, стал подметать двор. Из дома вышла жена, еле передвигаясь, она вошла в кухню, налила воды в подойник, вышла к коровам. Федор не глядел на нее, то есть старался не глядеть, но видел же, как ей плохо. Лицо покрыто кровоподтеками, стало не то багровым, не то синим – он сам ужаснулся своим «стараниям». Но молчал, продолжая мести.
Анна сидела под одной коровой, едва натягивая соски, молоко било в ведро звучно, но медленно. Ей больно наклоняться, болел бок, лицо саднило, она старалась не зарыдать от отчаяния, чтобы не показать ему своего состояния, но еле собиралась с силами.
Из дома вышла старшая дочь, подошла к сараю, увидела мать и спросила:
– Тебе больно, ма? Давай я ведро с молоком унесу, другое принесу.
– Нельзя тебе, моя дочечка, поднимать тяжелое.
– Ну а кто поднимет: тебе тетя Настя сказала, чтобы ты ничего не поднимала, не наклонялась, я же слышала. Некому больше: Степка маленький, Васька тоже…
Федор, слыша слова дочери, понял, что его игнорируют, оставил метелку, подошел к сараю. Анна, силясь встать со скамеечки, со стоном оперлась о стойку кормушки.
