Александр Нильский - Закулисная хроника

Граф Толстой проживал в то время в Риме. Это известие первоначально меня разочаровало, но вскоре я узнал, что перед своим отъездом он поручил свою трагедию Ивану Александровичу Гончарову, через посредство которого она и попала в «Отечественные Записки».

Пользуясь своим знакомством с знаменитым писателем, отправляюсь к нему и прошу его ходатайства перед графом.

— Да о постановке трагедии на сцене, насколько мне известно, Алексей Константинович вовсе еще пока и не думал, — ответил Гончаров.

— Но против этого он ничего не будет иметь?

— Вероятно, ничего. Впрочем, я могу по этому поводу войти с ним в переписку.

Я попросил Ивана Александровича оказать мне протекцию и упросить графа отдать пьесу для моего бенефиса.

— Хорошо! Я его попрошу… Через месяц приезжайте за ответом.

назначенный срок приезжаю к Гончарову, радостно объявившему мне, что граф Толстой, вполне доверяя аттестации обо мне Ивана Александровича, дает полное свое согласие на постановку пьесы в мой бенефис.

— Впрочем, сказал Гончаров, погодите торжествовать. Сперва повидайтесь с автором. Он пишет, что желает с вами познакомиться и предварительно все касающееся его произведения совместно обсудить.

— Но это, может быть, затянется?

— О, нет. Граф уже в дороге и на днях будет в Петербурге. Об его приезде, а равно и о дне свидания с ним я вас извещу.

Через несколько дней действительно получаю приглашение пожаловать в «Hotel de France», где граф временно поселился. Он занимал небольшой, со скромной обстановкой, номер. В назначенный час я явился в гостиницу. Меня встретил услужливый камердинер и просил подождать возвращения Алексея Константиновича, который отправился на выход в Зимний дворец.

— Они скоро вернутся, а вы извольте посидеть. Вот сегодняшние газеты.

Через полчаса приехал граф. Он был в блестящем егермейстерском мундире.

— А! Очень рад! — приветливо сказал он, протягивая обе руки. — Простите, что заставил ждать. Впрочем, кстати подождите уж заодно еще одну минуту: я моментально разоблачусь…

Редко приходилось мне встречать таких бесконечно симпатичных, высокообразованных и безгранично добрых людей, каковым был Алексей Константинович Толстой. Это была воплощенная добродетель, личность во всех отношениях образцовая и светлая. При своем общественном положении, богатстве и поэтическом таланте, он был самым простым, доступным, обязательным человеком. Всякий бы другой при этих условиях непроизвольно стал бы в рамки недосягаемой персоны, а граф Толстой сумел блестящим образом усвоить себе искреннюю простоту и тем располагать к себе всех окружающих.

Через пять минут нашей беседы, я уже был в равной степени с ним непринужден и откровенен. Наше знакомство завязалось с вопроса Алексея Константиновича:

— Кого же вы желали бы играть в трагедии? Я совсем не знаю ваших средств и дарований, так как никогда не видал вас на сцене.

— Пожалуйста, граф, не стесняйтесь, — скромно ответил я. — Буду благодарен за любую роль, которая бы мне ни досталась, и постараюсь оправдать моим посильным исполнением ту честь, которую вы делаете, отдавая пьесу для моего бенефиса.

— Я уже виделся со многими из театрального и литературного мира, — сказал Толстой, — и все мне советуют главные роли поручить Самойлову и Павлу Васильеву. Первому, конечно, Иоанна, а второму — Годунова. Вам же, как мне кажется, подходит больше всего роль Сицкого. Хотя она и не велика, но очень выигрышная и эффектная.

— Я повторяю вам, граф, что буду искренно благодарен за всякую роль, которую вам угодно будет мне назначить, не говоря уже про такую, как Сицкого. Она чрезвычайно хороша.

После небольшой паузы Толстой спросил меня:

— Что вы скажете насчет исполнения Васильевым роли Годунова?

— Васильев бесспорно талантливый комический актер на бытовые роли, очень любим публикой, но насколько хорошо он может читать стихи в трагедиях и играть роль Годунова, мне неизвестно. Я ни в чем подобном никогда его не видал.

— Что касается стихов, — возразил граф, — то я уже имел случай слышать его чтение в одном знакомом доме, где мне его представили. И, знаете ли, он с большим чувством и экспрессией передавал монологи Шекспировского «Гамлета». Все были в восторге, и мне тоже очень понравилось. Вообще он произвел на меня чрезвычайно приятное впечатление, и право, я удивляюсь, отчего бы ему не выступить публично в этой знаменитой роли. Впрочем, он говорил, что намеревается ее сыграть в недалеком будущем.

— В таком случае, значит, все будет хорошо, и роль Годунова выиграет в его исполнении.

— Да, я думаю, что он ее выдвинет.

Итак, решено было, что Грозного будет играть В. В. Самойлов, а Годунова — П. В. Васильев.

Кстати Толстой передал мне, что он уже виделся с директором театров, графом Борхом, и что постановка трагедии утверждена.

— Декорации уже готовятся, — прибавил он, — лучшими мастерами, а именно Шишковым и Бочаровым, которые строго придерживаются исторической верности. Так же будет поступлено с костюмами и аксессурами.

Что же касается до заявления в дирекцию о том, что автор отдает пьесу на мой бенефис, он предоставил на мой выбор: я ли о том заявляю первый, или он.

— Как вам удобнее? — спросил граф.

— Довершайте благодеяние до конца! Заявите об этом сами и не откажитесь сообщить результат. Я убежден, что начальник репертуара Павел Степанович Федоров, гневающийся на меня за то, что я получил контракт с бенефисом прямо от министра, без его содействия, будет против вашего желания.

— То есть?

— Станет отклонять вас от намерения постановки трагедии в мой бенефис.

— Не знаю, что ожидает нас в дирекции, но будьте уверены, что я сделаю все зависящее от меня, чтобы сдержать свое слово.

Вскоре начались мытарства и беспокойства по поводу постановки.

Ни директор, ни Федоров, ничего положительно не ответили графу на его предложение поставить пьесу в мой бенефис. Впрочем, Федоров, как передавал мне Алексей Константинович, все-таки не выдержал до конца своей нейтралитетной роли и сказал:

— Мы думали, ваше сиятельство, «Смерть Иоанна Грозного» поставить в бенефис Самойлова, так как он будет самое главное действующее лицо, на котором зиждется вся трагедия. Кроме того, Самойловский бенефис обеспеченный. Ему выдает дирекция 3.000 рублей. Постановка же пьесы будет стоить больше тридцати тысяч. Согласитесь, что нам выгоднее дать ее именно в бенефис его.

На этот раз граф не особенно возражал, и предварительные разговоры окончились ничем. На сцене же начались приготовления. Состоялось распределение ролей, и я получил Сицкого так же, как Самойлов — Грозного, а Васильев — Годунова.