Андрей Жариков - Крушение Кантокуэна

После полудня эскадрон разместился в роще возле водоема. На той стороне пруда виднелся дом с белыми колоннами и причудливой крышей. Не много встречалось таких живописных уголков. Они принадлежали богатым китайцам или японским генералам.

Наконец-то напоили лошадей, фуражиры привезли и раздали овес. Мирон едва держался на ногах. Очень хотелось спать. Усталость погасила ужасное состояние: он не мог прийти в себя после боя. Японцы сперва выбросили белый флаг, а когда эскадрон окружил колонну их машин, открыли стрельбу в упор. Не заруби он шашкой японского офицера, не было бы в живых Жени. Японец, присев за машиной, целился из пистолета ей в спину...

Пустив расседланную Звездочку возле колючего куста, Мирон сел на землю и, обхватив руками колени, мгновенно замер. Ему казалось, что он все слышит и, если будет команда, немедленно проснется, но оказалось, что уснул так крепко, что Женя едва его разбудила.

- Мирон! Что с тобой? Встань!

Даже открыв глаза, он не мог сообразить, где он и кто перед ним.

- Командир зовет, срочно! - сказала Женя, глядя ему в глаза. - Не заболел?

- Здоров, просто задумался...

- К командиру! - повторила Женя. - Машина приехала.

Командир эскадрона был в новеньком летнем обмундировании, в хромовых сапогах, вычищенных до блеска, и при всех орденах и медалях.

Окинув взглядом Мирона, майор нахмурил белесые брови:

- На кого ты похож? Умойся, сбрей свои серо-бурые усы и гимнастерку новую надень. Немедленно!

- У меня нет ничего запасного, - доложил Мирон. - И бритвы нет...

- Старшина все сделает. Он у нас все может, - подобрел майор. Только быстрее. Едем в штаб.

По дороге капитан, приехавший из штаба за командиром особого эскадрона, сказал, что все солдаты и офицеры эскадрона награждены орденами и медалями. Спросил, есть ли у майора с собой список личного состава части. Говорил, что результатами разведки кавалеристов интересовался лично маршал Василевский.

В то время не только Мирон, но и командир эскадрона еще не представляли себе всей важности того, что они обнаружили филиал японской бактериологической лаборатории - "фабрики смерти". Не знали и того, что в Маньчжурии, особенно вблизи лесистых районов, бродили больные лошади. Они понуро стояли на солнцепеке и не реагировали на облепивших их слепней. До слез было жаль этих несчастных больных животных. По приказу их пристреливали и немедленно закапывали, более того, следили, глубока ли яма, и тщательно дезинфицировали хлорной известью место захоронения...

Только на допросе японских ветеринаров, взятых в плен эскадроном майора Лунь, выявилась огромная опасность, с которой встретились советские кавалеристы.

Машина остановилась во дворе большого дома с плоской черепичной крышей.

- Побудь здесь, - сказал майор и скрылся вслед за капитаном в подъезде.

- Значит, орденом тебя наградили, - сказал водитель. - Молодец!

- Не знаю, - удивился Мирон. - Кто сказал?

- Проспал ты все в дороге. Тебя и твоего командира - орденом Красного Знамени, а всех других медалями "За отвагу".

Вручение состоялось под вечер. Собравшиеся, их было человек двести, выстроились здесь же во дворе. Вынесли стол, накрыли красным сукном. Офицер читал громко фамилию награжденного, и тот выходил из строя, направлялся к столу и получал из рук генерала награду. "Служу Советскому Союзу!" - произносил награжденный и возвращался в строй.

Мирон не смог, как другие, блеснуть строевым шагом. Он чуть не споткнулся, когда поворачивался на месте, но зато топал ногами так, что из его кирзовых сапог фыркала во все стороны пыль.

Едва он встал в строй, зажав в руке белую коробочку с орденом, как услышал:

- Сержант Котин Николай Васильевич!

Из строя вышел высокий немолодой сержант. Мирон сразу решил, что это отец Славы. Слава очень похож на него. Чуть не бросился к нему, но стерпел, дождался, когда закончилось вручение.

- Товарищ сержант Котин! - на весь двор громко крикнул Мирон. - Дядя Коля!

Он догнал отца Славы за воротами.

- Извините, товарищ сержант, вы отец Славы Котина?

У сержанта руки задрожали, белая коробочка чуть не выпала.

- Ты знаешь моего сына? - спросил сержант.

- Да, мы в Читу вместе ехали в начале войны. Потом в школе учились... Он мой самый близкий, самый лучший друг... Слава тоже где-то на фронте. Его раньше меня призвали. Он мне и о вас рассказывал, и о матери...

Сержант бросился к Мирону и обнял его сильными руками...

Женя тоже была награждена, ей вручили в эскадроне медаль "За отвагу", но на ее лице не было радости. Даже не спросила Мирона, где и как вручали ему орден.

- Что же ты не спросишь меня о Звездочке? Или все знаешь? - Женя чуть не плакала.

- А что случилось? - робко спросил Мирон. - Заболела?

- Врач признал сап. Всех лошадей поставили в карантин. - И добавила: - Еще семь лошадей пристрелили... А где закопали, я не видела.

Мирон побежал к коновязи, где стояла Звездочка.

- Твоей тут нет, - сказал дневальный. - Как ты уехал, она сразу зафыркала, повалилась, и готова. Вон там на кургане и зарыли...

Когда все спали, Мирон пришел на курган. Положил на свежий холм зеленую ветвь кустарника и кусок хлеба, который берег для Звездочки в вещевом мешке. Слезы текли по его щекам, и дрожали губы.

Лошади эскадрона, заразившиеся сапом, погибли за два-три дня. Прибыли ветеринары со всего фронта. Снаряжение кавалеристов и старое обмундирование было сожжено. Солдат и офицеров пропустили через санобработку и выдали новое обмундирование. Всех разместили в новых палатках. Карантин! За личным составом эскадрона было установлено врачебное наблюдение. Отлучаться не разрешалось. Уколы, осмотры, бани...

Карантин продолжался долго. В те дни, когда советские войска в сентябре возвращались на Родину, майор Лунь, ставший командиром отдельного мотоциклетного батальона, получил письменный приказ: "Рядового М. Ефимова направить на учебу в военное училище имени Верховного Совета РСФСР".

Батальон был расквартирован в Харбине. Перед отъездом Мирон зашел в комендатуру города за документами и неожиданно встретил Женю. Она работала секретарем.

- Может, после демобилизации поедешь в Читу? А потом тоже в Москву. В институт поступишь, будем видаться... - с добрым чувством сказал Мирон.

- Спасибо за заботу, - улыбнулась Женя. - До института мне далеко, образование мое - пять классов. Когда я могла учиться, если с пятнадцати лет на фронте... А до этого три года на оккупированной территории.

- Ты напиши мне в училище или на разъезд, - попросил Мирон.

- Успехов тебе, Ефимов, - пожелала Женя, расставаясь с боевым товарищем.

Что-то сжалось в груди Мирона, и даже ясный день показался хмурым и тоскливым. Он уже не испытывал неудержимого желания поскорее уехать на разъезд. Готов был возвратить документы и никуда не уезжать... И почему-то вспомнилось, как в детстве ему посчастливилось запустить на ниточке бумажного змея в высокое синее небо. Сколько было радости... Чувствовал по натянутой нитке жизнь бумажного квадратика. И вдруг упругость исчезла нить оборвалась, и, хотя высоко в небе еще белела маленькая точка, улетавший змей уже не принадлежал ему.