Роза Эпштейн - Книга Розы

Но недолго. Ее сосед по подъезду, тоже вдовец, Григорий стал наведывать Беллу, а потом предложил сойтись и доживать век вместе в ее квартире, поскольку сам жил с детьми. Так и сделали. Григорий прописался в квартиру новой жены, а когда Белла скоропостижно скончалась, стал полноправным хозяином в ее квартире.

Дочь Беллы, Юлия Анатольевна, унаследовав интеллект и ум отца и увлеченность делом от матери, передала эти качества своему сыну Арсену. Только внук Беллы носит фамилию уже своего отца – Ревазов.

У Гальки я бывала часто. Всегда останавливалась у этой сестры, приезжая в Москву, потому что она жила ближе к московскому институту «Резинопроект», куда меня направляли в командировки. В ее квартире очень красиво было. Горка с хрустальной посудой, пианино, телевизор. Большое кресло, большой диван. Ковер во весь пол. И все в тон. В другой комнате – кровать, столик и рабочий стол Анатолия, заваленный бумагами. Он не разрешал ничего на нем трогать.

Когда Галя вышла замуж за Анатолия, у него было двое детей. Сын Юра учился в десятом классе, дочка Нелли – в девятом. Она мне признавалась:

– Я Галю не воспринимаю.

Дети особых проблем не создавали, учились хорошо: Юра окончил школу с серебряной медалью, а Нелли – с золотой.

После окончания юридического института Галина устроилась на какой-то машиностроительный завод начальником юридического бюро и проработала там 35 лет. Она очень хорошо выглядела, так как следила за собой. Поэтому, когда директору завода подали список пенсионеров, он удивился: а Эпштейн тут при чем? Ему говорят:

– Она с двадцатого года, и ей пора на пенсию.

На заводе ее звали Галина Семеновна. Это Анатолий ей поменял имя и отчество в паспорте.

Когда приходило время возвращаться в Волжский, Анатолий надо мной шутил:

– Ты шкаф и диван не везешь с собой?

– Везу, – говорю. – У нас же ничего нет.

Действительно, в то время мы из Москвы везли все: колбасу, сыры, мясо, кексы, консервы, апельсины, конфеты, сервизы. Посылки на почте больше восьми килограммов не принимали. Поэтому, помню, прихожу в магазин и прошу:

– Дочка, взвесь мне всяких консервов не больше восьми килограммов.

Продавщица удивляется:

– Кто это вам консервы взвешивать будет?

– Дочка, я из Сталинграда, а у нас этого нет. Поэтому прикинь на весах, чтобы посылку на почте приняли.

Наберу полные сумки, а Анатолий мне не помощник – у него одного плеча не было и рука висела на сухожилиях. Так Юра, его сын, тут как тут:

– Теть Роз, когда поедешь, скажешь – отвезу.

Анатолий умер за шесть лет до кончины Галины. Моя дочь досматривала тетку.

Запомнилось мне, какая Галька экономная была. Готовила она не очень. Однажды после спектакля, когда ужинали, спросила про какое-то блюдо:

– Понравилось тебе?

Я ей по-еврейски отвечаю:

– Пусть большего горя у меня не будет.

В другой раз я перед отъездом домой приготовила курицу с черносливом. Беллкина дочь Юля заехала. Едим курицу, Юля нахваливает. Не успела я приехать домой, телефонный звонок. Звонит Галя:

– Розочка, ты как делала курицу с черносливом?

Стала ей по телефону рассказывать. Через десять минут опять звонок:

– Розочка, а томатную пасту когда класть?

Опять рассказываю. А Николай Иванович, мой второй муж, страшный матерщинник, удивляется:

– Что она тебе е…т мозги? Курицу не может приготовить?

Наверное, ее это не очень интересовало. Хотя, когда Галина умерла, пришлось выносить на мусорку огромные запасы крупы, потому что в ней шашеля было полно. Видно, нищеты Галя всегда боялась больше, чем одиночества.

Брат Борис доживал свои дни в одиночестве. Первое время после ухода от жены, которой он оставил свою комнату, снимал угол у хозяйки.

На наши вопросы, как живет, отвечал в письмах: «Живу хорошо, у хорошей хозяйки, там тепло». И вот как-то Галька приехала в Донецк (с 1961 года так Сталино уже назывался) к подружке Нинке Мхеидзе. Они все время переписывались, на курорты вместе ездили. И решила посмотреть, как братец живет.

Когда они с Нинкой пришли, Борьки не было дома. Посмотрели: кровать его за печкой. Застелена идеально – он аккуратист у нас. Нашел прачечную, где постельное белье стирали, крахмалили. А рядом с кроватью стоит помойное ведро. За эту кровать брат платил пять рублей в месяц. Галька спрашивает хозяйку:

– А вы в комнату не хотите его переселить?

– Пусть платит двадцать рублей в месяц и живет в комнате, – отвечает хозяйка.

Галька вытаскивает двадцать рублей, и Нинка достает сорок рублей.

– Вот вам за три месяца, – говорит сестра. – И, давайте, я вам буду каждый месяц присылать по двадцать рублей.

Хозяйка переселила Бориса, но потом они в чем-то не поладили, и он опять вернулся за печку. Мхеидзе пришла его проведать и видит: его кровать снова за печкой. Ну, Нинка Гальке написала, а та – мне. И вот сижу я как-то на работе, думаю про Борьку, и так обидно и горько стало за него. И родился-то рахитичный, и задницу в младенчестве сжег. И перепуганный. И речь терял. На память пришел еще один случай. Мы, как все дети, любили варенье. И вот, как родители гостей проводят, мы варенье из баночек скорей-скорей подъедаем. Так было и в этот раз. На столе остались две баночки. В одной баночке было черничное варенье, я из нее пару ложек съела. А Борька схватил банку с малиновым и навернул из нее от души. Я как увидела, испугалась:

– Ты ж полбанки варенья сожрал!

Видно, он объелся, и вечером ему стало плохо. Лег на диван, стонет:

– Ой, Роза, мне так плохо!

Я его предупредила:

– Смотри: скажешь, что мы ели варенье, я тебя удавлю.

Когда Рая пришла из института, я ей сказала, что Борьке плохо.

– Что случилось, Боря? Что ты ел? – спрашивает сестра.

– Ел, что и все, – отвечает брат, – только еще малинового варенья три ложки съел.

Рая напоила его крепким чаем без сахара, он два или три стакана выпил и начал оживать, сказал, что получше стало и что пойдет во двор.

– Не ходи, упадешь, – предупредила Рая.

Так и вышло. Дошел Боря до ступенек и упал.

Рая перенесла его опять на диван. Говорит:

– Не вставай, иначе расшибешься так, что в больницу попадешь.

А для него слово «больница» было самым страшным. Отлежался Борька. Я его по-своему предупредила:

– Еще увижу, что в варенье ложкой лезешь, прибью!

Сижу вот так, вспоминаю, чуть не плачу. Дмитрий Иванович, муж мой, тоже Бориса жалел. Он вообще к фронтовикам относился с глубочайшим уважением. Как-то позвонил мне и спросил Борькин адрес. Я подумала, может, кто в Донецк едет, и продиктовала. А дома муж мне сообщил:

– Я сегодня Борьке сто рублей послал.

– Ты что, зарплату уже получил? – удивилась я, поскольку дни аванса и зарплаты, как все жены, помнила.