Николай Храпов - Счастье потерянной жизни - 3 том

Так Бог спасал Комарова Женю от голодной смерти, пока обстоятельства его не изменились. По лагерю, истощенных до крайности людей, смерть косила беспощадно. Особенно содействовала этому весенняя оттепель. Женя с глубокой скорбью смотрел на "доходяг" в грязных лохмотьях, бессознательно бродивших по территории лагеря, подбиравших все, что напоминало съестное, помня, что он относится к ним же, и только по милости Божьей, может отражать первые приступы голода. За пазухой у него всегда был лишний кусок хлеба, а в котелке, под замком, либо вчерашний суп, либо каша.

Из числа "доходяг", он обратил особое внимание на врача Горелик. Изможденное серое лицо его выражало глубокую скорбь, а широко раскрытые глаза неестественно горели от голода, напоминая что-то близкое к безумию. Через прожженные ватные штаны местами виднелись пятна синего тела, а на груди и спине из засаленного бушлата торчали клочья ваты. Единственным его имуществом была миска с алюминиевой ложкой в грязной торбе, которая находилась подмышкой, так как руки от холода были втиснуты в рукава. В таком положении он и передвигался, и ложился спать, и даже, когда спотыкался, падая на землю.

Женя подошел к нему как раз в тот момент, когда он неуклюже поднимался, со втиснутыми руками в рукава, из канавы, в какую попал по неосторожности.

— Эх, дружище, видно, дошел ты окончательно, коли ноги не держат, — помогая подняться, сочувственно сказал он Горелику. — Кто ты и откуда?

Напрягаясь мыслями, бедняга посмотрел на Комарова и, каким-то загробным голосом, ответил:

— Сам я теперь… не знаю… кто… Был когда-то врачом-терапевтом… Горелик, фамилия моя… А откуда… тоже затрудняюсь сказать… сказал бы с того света, да, видно, там нет таких…

— Да, дружище, таких, как мы с тобой, — ответил Женя — пожалуй, можно найти только здесь, на этом свете, если его можно назвать светом. Пойдем, я тебя покормлю немного.

Горелик, идя сзади, что-то пытался сказать, но у него не нашлось силы, чтобы одновременно идти и разговаривать. Комаров, приведя его в барак, приветливо усадил и, подогрев содержимое своего котелка на печи, угощал гостя с такой же предосторожностью, как когда-то предупреждал его Нудный.

Кушал тот с жадностью, медленно, долго, не отрываясь.

— Видно, Бог тебя послал, братец, ведь я не помню, когда кушал досыта последний раз. А это еще, что такое? — удивленно спросил он, увидев, что Женя протягивал ему еще целую пайку хлеба.

— А это возьми в барак с собою, перед сном еще покушаешь. Горелик, умоляюще посмотрел на своего благодетеля, и ответил:

— Отнимут, братец, в бараке такие как я, отнимут, нельзя.

Тогда Женя налил ему кружку кипятка, и тот, раскрошив хлеб в миске и размешав в кипятке, с не меньшей жадностью скушал и это. Долго еще Комаров, пользуясь расположением повара Нудного, помогал и другим, спасая их от голодной смерти.

* * *

К концу весны положение, оставшихся в живых, заключенных немного улучшилось, хотя их насчитывалось гораздо меньше. Люди, отогревшись на солнце, сбросили лохмотья, немного повеселели, отмылись от барачной копоти; а своего знакомца-врача Горелика, Женя почему-то нигде не встречал больше. При расспросах ему ответили, что его куда-то вызвали, и он больше не вернулся.

"Не расстреляли бы, а может взяли в санчасть или еще куда?" — думал Женя.

Дней через двадцать, утром, закончив свою работу, Женя шел в барак на отдых; у самой двери, в больничном халате и колпаке на голове, встретил его Горелик.

— Здорово, Комаров! Ты все еще со своей тележкой возишься? — обняв его с радостью, приветствовал оживший "доходяга".

Горелика, действительно, взяли в санчасть: отмыли, переодели, предоставили усиленное питание и, поместив в отдельную комнату, назначили дежурным врачом. После нескольких дней он заметно преобразился, сам не веря такой резкой перемене: на местах обморожения остались только пятна, стан выпрямился, голос окреп; а ожив, он сразу вспомнил о Жене.

— Бросай-ка ты, братец, свое грязное дело, я пришел за тобой, хочу забрать тебя в санчасть, — с улыбкой объявил он Комарову.

— Дело это не грязное, если оно в честных руках, — ответил Комаров, — оно мне жизнь спасло от голода, и я благодарю Бога, что Он это дело послал мне. Прежде всего, на него завистников нет и от людей не зависишь, да и за зону выход есть. А вспомните прошедшую зиму, сколько знатных унес голод и холод в могилу?

— Да-да, друг мой, и я согласен с тобою, что это не иначе, как Бог тебе послал. Ну, всему свое время, а теперь идем туда, где почище. Ты в медицине что-либо смыслишь? — спросил Горелик своего приятеля.

— Да, пожалуй, единственное: если человек простыл, то ему пятки надо мазать горчицей, — ответил ему Женя, и оба рассмеялись над таким заключением, радуясь тому, что они не среди замороженных мертвецов, какими всю зиму была завалена мертвецкая.

По настоянию врача Горелика, Женю Комарова приняли в санчасть медбратом, а оказавшись там, он, по его же настоянию, стал изучать латынь, надеясь на повышение. Ему очень понравилось это занятие, так как всеми силами души Женя хотел чем-либо помочь несчастным заключенным и делал это, не щадя себя, с неутомимой энергией. Женя изумлялся от души, как Бог давал ему необычайные способности и знания, богатейшую память, а вскоре осведомленность и удачу в составлении рецептов.

В очень короткое время: оказание первой помощи, самые сложные перевязки и определение диагноза болезней — стало для него не только обычным делом, но и увлекательным. Явный успех в его новой работе — в служении больным — казалось, был в его любезном, соболезнующем характере. Для врача он был незаменимым сотрудником, а скоро, даже и советником. Правда, Женя к тому времени много перечитал медицинской литературы, которая имелась в широком выборе.

Однажды, уже поздно вечером, в сопровождении двух бойцов ВОХРа, в тяжелом состоянии принесли в санчасть повара Нудного. При осмотре врачами определилось, что ему предстоит опасная и сложная операция. При виде его, у Комарова появились к нему такие чувства сострадания, что он принял все, зависящие от него меры, чтобы облегчить его муки. Операция длилась более трех часов, в течение которых Женя не отходил от хирургического стола, выполняя все требования врача.

Бледного, без сознания, больного перенесли в палату, и Женя почти не отходил от него.

Когда Нудный очнулся, Комаров любезно пожал ему руку и успокоил:

— Жив, дорогой! Ну и будешь жить, теперь поправляйся.

С нежностью и большим вниманием он ухаживал за ним: то переворачивая его, то поправляя подушки, пока тот заметно окреп и мог разговаривать. Всякий раз, наклоняясь над ним, Женя с любовью и участием спрашивал его о состоянии здоровья и ободрял.