Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

На третьи сутки около трех часов ночи приехал отец. Ни мать, ни Игорь не спали. Но Игорь отвернулся к стене и даже всхрапнул для правдоподобности – он ждал первых слов отца. Но в комнате было тихо. Отец сказал только:

– Здравствуй. Мать не ответила.

Когда Игорь уже начал по-настоящему задремывать, мать произнесла тихо:

– Зачем ты солгал, что писал о походе? Ответ прозвучал тотчас же:

– Клянусь тебе жизнью Игоря, что я написал! Ты просто забыла.

– Чепуха! И еще одно – если поход закончился, зачем тебе понадобилось сидеть там еще три дня?

– У меня резко поднялось давление. Доктор посоветовал мне отдохнуть пару дней.

– Так. Отдохнуть перед отдыхом… Какое же у тебя было давление?

– Сто семьдесят.

– А сейчас?

– Не знаю.

– Ну, ничего, завтра проверим.

Отец вдруг вскочил, нашарил ногами тапочки, прошел к столу, сел.

– Мне надоело, понимаешь ли, надоело вечно быть подследственным! Я не в отделении милиции, я не обязан все время перед кем-то оправдываться! Следят, подсматривают, подслушивают…

– Тише, – прервала мать. – Ты разбудишь не только Игоря – весь дом.

– Я категорически заявляю, – продолжал отец уже шепотом, – что не допущу больше… не позволю, чтобы меня вечно в чем-то подозревали…

– С твоей стороны это было бы самым правильным – не допускать, чтобы тебя в чем-то подозревали, – холодно сказала мать. – Но ты считаешь более правильным жить так, как ты живешь. Что ж, а я не считаю. И сделала для себя определенные выводы.

– Какие выводы? Что ты мне угрожаешь какими-то выводами?!

Мать молчала.

– Какие выводы, я тебя спрашиваю?! Я не желаю слушать эту ерунду! Выводы! Не желаю, слышишь ты?

Но мать молчала. Молчала так долго, что Игорь уснул.

Его разбудили голоса. Рассвет уже заполнил комнату, хотя солнце еще не поднялось; все вокруг будто покрывал легкий сиреневый туман. В этом странном свете он увидел родителей – мать сидела в кресле у окна, отец стоял близко, наклонившись над нею. Он говорил очень тихо, боясь, видно, разбудить Игоря, но даже в шепоте его слышались незнакомые, немного жалкие ноты.

– Ты пойми, я сейчас нахожусь в очень трудной ситуации, – говорил отец. – В крайне трудной. Но ведь и ты когда-то была в такой же трудной ситуации. Помнишь, когда мы еще не были вместе, но уже любили друг друга, ты никак не могла расстаться с Володей. Не решалась. Я умолял тебя тогда, не корил, нет, умолял, а ты не решалась. Помнишь?

– Значит, ты сейчас находишься в том же положении, что и я тогда? – помолчав, негромко спросила мать.

– Нет, я этого не говорю. Но ведь и с тобою я – в трудной ситуации. Ты перестала мне верить, ты все время подозреваешь меня во всех смертных грехах, ты постоянно тычешь мне – лжешь, лжешь, лжешь!

– А ты и сейчас говоришь неправду, Николай!

– Нет, это невыносимо! Ну что ты хочешь от меня, что? Я клянусь тебе, что все это ерунда…

– Что?

– Все, все, что ты вбила себе в голову, что тебе писали и говорили твои анонимщики!

Твои анонимщики…

– Чего ты от меня хочешь?

Я не хочу больше, чтобы ты опускался все ниже и ниже в это болото. Я не хочу больше грязи. Не хочу корчиться от стыда за тебя. Я хочу одного – или я, или она. Подумай, крепко подумай, прежде чем решать…

– Мне не надо думать, не надо решать! Я знаю твердо – я хочу быть с тобой! Вера, милая, я хочу быть с тобой!

– Постараюсь в последний раз поверить тебе… Постараюсь… А теперь ложись, отдохни. Скоро утро…

Игорь встал, когда родители еще спали. Он быстро оделся, написал им записку:

«Отсыпайтесь. Пошел купаться в Солнечное, а потом, может быть, съезжу в Ленинград. Приеду поздно. Здравствуй, отец. Завтра утром повидаемся. Игорь».

И торопливо вышел. Меньше всего хотелось ему сейчас встречаться с отцом, смотреть ему в глаза, говорить с ним. В глубине души ему было даже немного жаль отца, всегда такого самоуверенного. Но эта жалость не смягчала его, а наоборот, как бы еще больше восстанавливала его против Ковалева старшего. Да и против самого себя. Ему было стыдно, что невольно он стал как бы участником их тяжкого разговора, стыдился ощущения, будто во всем, что говорил отец, даже мать, было что-то театральное, ненастоящее. Да и сам себе он казался ненатуральным, словно герой плохого детективного романа.

Родители уже спали, когда он вернулся из Ленинграда с твердым намерением не дожидаться конца отпуска и завтра же уехать домой, в Москву. Отец не очень внимательно отнесся к его словам об отъезде, мать только пристально посмотрела на него и негромко сказала:

– Что ж, может быть, так будет правильнее…

Дела и заботы экспедиции почти полностью вытеснили из Игоревой головы мысли о родителях. Если он и вспоминал изредка дом, то больше бабу Аню. С нею он почти регулярно переписывался. Ее письма были коротки, спокойны и как-то по-особенному точны. Двух-трех ее слов было достаточно, чтобы событие, о котором она писала, ясно представилось Игорю. Она не упоминала ни о матери, ни об отце, только, что все здоровы и что все дома в порядке. И Игорь постепенно начинал верить, что все действительно уладилось, что все хорошо и нет больше поводов ни для грусти, ни для волнений. Он будто очищался, смывал накопившуюся внутри пего нечистоту и подозрительность, возвращал себе душевное здоровье. Домой он вернулся возмужавшим, по существу, уже взрослым и задался целью в оставшиеся до весны месяцы сдать все экзамены не только за текущий, четвертый курс, но и за пятый, последний. Он занимался упорно, увлеченно, дни и ночи, и весною действительно выполнил все, что задумал. Он был весел, немного самоуверен, и за все эти месяцы один только раз вернулось к нему то подозрительное, следовательское отношение к отцу, которого он в последнее время и стыдился, и боялся.

Три дня, как и в прошлом году, седьмое, восьмое и девятое марта, отец собирался провести в военном лагере «Боровое», под Москвой, покататься в последний раз в эту зиму на лыжах.

Вечером шестого отец пришел домой немного торжественный и очень довольный, нагруженный большим пакетом. За ужином он сказал:

– Дорогие мои женщины! Разрешите поздравить вас с вашим праздником немного раньше, чем делают это все мужчины. Так как меня с вами в этот день не будет, я хочу сейчас вручить вам мои подарки. Можно?

Он развернул пакет, вынул два нейлоновых халата – один розовый, другой светло-зеленый. Матери протянул розовый, а перед бабой Аней, как заправский купец, развернул и встряхнул зеленый. Стеганый нейлон сверкнул под лампой. Мать сдержанно поблагодарила. Баба Аня засмущалась, ласково сказала:

– Спасибо, сынок. Сроду такой красоты не нашивала.

– Носи на здоровье. Я тебе, Веруша, позвоню восьмого, проверю, надела ли ты в ваш день мой подарок. Обязательно позвоню.