Генрих фон Лохаузен - Верхом за Россию

Хотя эта звезда — я должен еще раз вернуться к этому — наша планета Земля — это звезда насилия. Ничто на нем не живет и не может жить без того, чтобы применять насилие к окружающему его миру. И то, что мы называем равновесием, природы, сил, государств, снова только равновесие насилия. Ни один судья не обходится без него, и в еще большей мере ни один политик. И те, кто полагают, что могут обойтись без него, те, кто умывают свои руки в невиновности, они, тем не менее, используют насилие. Можно использовать насилие, наихудшее насилие, не шевеля даже пальцем, и как раз те, кто отказываются пошевелить им, только содействуют этим чужому насилию. «Кто не со мною, тот против меня». Чего-то третьего никогда еще не было и никогда не будет. Те, кто постоянно кричат о мире, о мире любой ценой, беспокоятся только о себе и о своих и без того бренных телах. Многие, кто знает сколько, — лучше станут рабами, чем героями! Рабы выживут. Пацифизм — это все, что угодно, но только не признак более высокого понимания. Он только признак малодушного и ограниченного века, того, который больше не может включиться ни в какую вечность, для которого Бог умер и весть о возрождении мертва. «Ты не можешь убить их, они бессмертны. Ты убиваешь только их тела, не их души». Так говорит Кришна, Бог, принявший образ возницы, Арджуне, царю, еще испугавшемуся атаки, увидев выступившие на битву войска. — «Потому выполняй свой долг!», так говорится в Бхагавадги-те, самой святой из священных книг индийцев. Пацифистами, однако, становятся люди, которые больше не могут понимать такого, для них важно только лишь их собственное физическое тело. Тот, кто разрушает его, разрушает и их самих. Поневоле война для них будет наихудшим из всех зол; но не — хотя они не меньше неверующие — для тех, кто стоит против нас. Они сделали противоположный вывод. Не ценность человека у них на переднем плане, а окружение. И что же все-таки является им? Кусок материи и больше ничего, его начало случай, жизнь процесс горения! И, кроме того, таких как он насчитываются миллионы. Следовательно, отдельный человек — это ничто, а масса всё. То, что ей мешает, будет ликвидировано.

— Здесь заменили бы, — сказал всадник на вороном коне, — букву «р» в слове «масса» на букву «р», и у вас есть еще третья точка зрения.

— Но как раз она — к тому же еще неверно понятая — здесь бьет нас в спину, именно она, как ничто иное, мешает нам выиграть войну, и мы не выиграем ее, если не дадим им там то, в чем они нуждаются больше всего, признание их как творений Бога и граждан вечности.

— Мы должны принести радость, увлекающую радость! — заметил всадник на рыжей лошади. — Радость заразна, уметь радоваться — это искусство… не всем оно дано.

— Я умею радоваться, — засмеялся молодой прапорщик на пегой лошади. Ему снова захотелось сказать: — Разве нет слов, даже думать о которых уже наполняет радостью. «Небо и земля прейдут, но слова мои не прейдут…» Не это ли то единственное провозглашение, в сравнении с которым блекнет любое другое? Кто полностью закутается в него, предастся ему совершенно, что может уже случиться с ним? Не делает ли оно неуязвимым? По меньшей мере, мне оно дает чувство бескрайней уверенности, будит во мне то, что в большинстве случаев осталось бы засыпанным, погребенным, забытым, что-то, в чем я более подлинный, нежели во всем остальном — что-то, что нельзя сразить, никакой пулей, никаким поражением, никаким пленом. Мы все несем это в нас. Мы должны только помнить о нем…

Короткая тишина последовала за словами юноши. Никто не хотел нарушать его брызжущую молодость какими-нибудь замечаниями. В длинных волнах земля перед ними тянулась ко все новым горизонтам. Это продолжалось длительное время, пока всадник на рыжей лошади не начал говорить первым:

— Выгнать страх из мира, разрушить страх, вот что следовало бы сделать. Страх — это враг. Ведь что представляет собой оружие других: ужас, страх, жестокость! Но нашим оружием должны стать надежды, которые мы будим, ожидания, которые спешат навстречу нам, блаженство, которое мы распространяем. Только оно открывает все двери. Вспомните тот день в 1933 году, когда люди — совершенно незнакомые люди — обнимали друг друга прямо на улице. Только если мы сделаем это же и здесь — и не причинив после этого никому боли — только тогда, только тогда мы победили бы.

— Не будем недооценивать тех там! — подтвердил всадник в середине. — Они не только хотят сбросить с себя их оковы. Они с нетерпением ожидают не только своего освобождения и раздела всех земель. Свобода — это только пустой сосуд, пока какая-либо вера, ответ на смысл жизни не заполняет ее. Назовите этих людей «недочеловеками», и вы сделаете из союзников смертельных врагов. И как раз это, похоже, мы и собираемся сделать…

У каждой жизни есть свой смысл, каждая несет в себя свою ценность, даже бескрайнюю ценность, только не — как думают пацифисты — ради нее самой, а из-за ее миссии: связанный в пространстве и времени, заключенный в плоти и крови, брошенный в мир жесткости и сопротивления, ты должен на опыте познать самого себя! Война, смерть на поле сражения, — это только часть этого опыта. Случайно ли, что снова и снова гибнут наилучшие? Они выполнили свою земную миссию. Не насилие сократило их жизнь. Оно ничего не могло бы сделать с ними, если бы они не были готовы к тому, чтобы вернуться. Война только быстро вывела их за пределы их самих. Одно мгновение здесь часто может сделать больше чем даже десятилетия мира.

«Армия», говорит Антуан де Сент-Экзюпери, «это сумма самоотверженности, не сумма интересов». Но исполнить такую самоотверженность, как и со спокойной совестью ожидать ее от других, может только тот, для кого видимое существование человека не означает всего его бытия, даже и его собственного.

«Не бойся ни за кого! Твое самое внутреннее „я“ не может ни убить, ни быть убитым». Так говорится в Бхагавадгите. «То, чего уже не существует, не может и попасть в бытие, но то, что там уже есть, не может прекратить существование. Никто не может уничтожить это. То, что проходит, это только его формы. Ты можешь сразить только их… То, что ты разрушаешь, только преходящая одежда жизни, но никогда ее носитель. Те там бессмертны, как ты. Если ты убиваешь их, они становятся воскресшими. Только то, что преходящее в них, ты можешь разбить, никогда их самих. Потому сражайся, о, царь, сражайся, неуклонно от радости и горя, прибыли и потери, победы или поражения. Выполняй закон, который определил тебя в воины. Забудь при этом любой страх, любую ненависть, любое тщеславие…» Делай то, что ты должен делать, без страсти и без ожидания. Также Кант не советует нам ничего иного, как только это: исполнять наш долг, а остальное предоставить Богу.