Лев Толстой. Свободный Человек - Павел Валерьевич Басинский
Однако из переписки Ёргольской с племянником в период Кавказской войны мы узнаём, что еще в мае 1853 года она с оказией отправила ему образок «Трех Радостей». В сопроводительном письме она писала: «…я поручаю тебя Ее (Богородицы. — П. Б.) святому покровительству, да будет Она тебе в помощь во всех случаях жизни, пусть Она руководит тобой, поддерживает тебя, охраняет и вернет нам живым и здоровым. Эту горячую молитву я обращаю к Ней денно и нощно за тебя, мое милое дитя, мой обожаемый Лёва».
Именно этот образок, а не портрет Руссо Толстой пронес на себе через две войны. И ни пуля, ни сабля не тронули его.
Ёргольская была глубоко верующей женщиной. И церковные настроения княжны Марьи в «Войне и мире» списаны с нее (как и черные лучистые глаза), а не с матери Толстого. Но главным прототипом княжны Марьи была, несомненно, мать, которую Толстой не знал, не помнил и, следовательно, вынужден был сочинять ее образ. Очень важно, в каком направлении автор «Войны и мира» идеализировал его.
Неоспоримо также, что в начале духовного кризиса Толстой не только не отрекается от Церкви, а как раз приходит в нее. Толстой хватается за Церковь, как за спасительную соломинку в море своих сомнений и разочарований.
Двадцать второго июля 1877 года он впервые отправляется в Оптину пустынь (если не считать посещения монастыря еще мальчиком, когда там хоронили тетушку Остен-Сакен). Это совпадает с началом духовного кризиса. Несколько часов он беседует со знаменитым оптинским старцем Амвросием. О чем шла речь, мы не знаем. Мнения биографов на этот счет расходятся: В. А. Жданов считает, что речь шла о семейном конфликте. Н. Н. Гусев пишет, что никакого семейного конфликта в 1877 году не было. В тот год супруги с большой тревогой ожидали рождения ребенка (сына Андрея) после трех ранних детских смертей. К тому времени Толстой еще не был «еретиком», не написал ни одного из своих религиозных сочинений.
Из воспоминаний Софьи Андреевны мы знаем, что Толстой остался встречей «очень доволен, признав мудрость старцев и духовную силу отца Амвросия…».
Вместе с Толстым в Оптину пустынь приехал Н. Н. Страхов. Затем (правда, это известно с чужих слов) он написал Толстому: «Отцы хвалят Вас необыкновенно, находят в Вас прекрасную душу. Они приравнивают Вас к Гоголю и вспоминают, что тот был ужасно горд своим умом, а у Вас вовсе нет этой гордости…»
Гоголь бывал в Оптиной трижды. Но его горячее обращение к Церкви было, в сущности, предсмертным актом. Толстой же приезжает в пустынь в расцвете сил. Привлечь такого писателя, уже прослывшего «властителем дум», на свою сторону было, конечно, важно для Церкви. Речь здесь шла даже не о выгоде (хотя и этот момент мог присутствовать), а о том, что раскол между обществом и Церковью ослаблял Россию, «раскачивал лодку» и стал одной из причин русской революции. Так или иначе, но Толстого в Оптиной приняли с радостью и надеждой, что после Гоголя к Церкви пришел еще один выдающийся русский писатель.
Что там было на самом деле, мы всё-таки в точности не знаем. В летописи скита Оптиной пустыни о первом посещении Толстого сказано всего несколько слов. Сам писатель в 1877 году дневник не вел. Но все косвенные свидетельства подтверждают, что в начале своего кризиса Толстой был принят ласково в одном из самых духовно сильных монастырей России. И он оценил это. Ни о каком его конфликте с Русской православной церковью речь еще не шла.
Но вот показательный пример. Год спустя в Оптину пустынь впервые приезжает Ф. М. Достоевский. И его тоже сопровождает философ — еще молодой Владимир Соловьев. Незадолго до этого семью Достоевских постигло горе: их младший сын Алеша умер от эпилепсии, страшной болезни, унаследованной от отца. Двое суток, проведенные в монастыре, и встречи со старцем Амвросием оставили у Достоевского неизгладимое впечатление.
Анна Григорьевна Достоевская вспоминала: «Вернулся Федор Михайлович из Оптиной Пустыни как бы умиротворенный и значительно успокоившийся и много рассказывал мне про обычаи Пустыни, где ему привелось пробыть двое суток. С тогдашним знаменитым “старцем”, о. Амвросием, Федор Михайлович виделся три раза: раз в толпе при народе и два раза наедине, и вынес из его бесед глубокое и проникновенное впечатление. Когда Федор Михайлович рассказал “старцу” о постигшем нас несчастии и моем слишком бурно проявившемся горе, то “старец” спросил его, верующая ли я, и когда Федор Михайлович отвечал утвердительно, то просил его передать мне его благословение, а также те слова, которые потом в романе старец Зосима сказал опечаленной матери… Из рассказов Федора Михайловича видно было, каким глубоким сердцеведом и провидцем был этот всеми уважаемый “старец”. Старец Амвросий обещал Федору Михайловичу “помянуть на молитве Алешу” и “печаль мою”, а также “помянуть нас и детей наших за здравие”. Федор Михайлович был глубоко тронут беседою со старцем и его обещанием за нас помолиться».
Совсем иная тональность… Более личная, теплая. И не случайно отец Амвросий стал прототипом старца Зосимы в «Братьях Карамазовых». У Толстого мы знаем два ярких образа старцев — отец Сергий и Федор Кузмич в «Посмертных записках старца Федора Кузмича». Причем вторая повесть связана с сомнительной легендой о фиктивной смерти царя Александра I в Таганроге: будто, приказав выдать за себя покойника-«двойника», он отправился странствовать по Сибири.
Толстой встречался с отцом Амвросием трижды. В 1881 году он отправился в Оптину пешком, в одежде простого крестьянина, со слугой Сергеем Арбузовым. Он хотел поселиться в самом бедном странноприимном доме, но монахи быстро распознали его и отвели ему лучшую комнату в лучшей гостинице. Однако на сей раз встреча с Амвросием скорее разочаровала Толстого. Он спорил со старцем о Святом Писании и даже стал уличать того в его незнании. Это был уже совсем другой Толстой — «протестант» и спорщик.
Их третья, последняя встреча состоялась в 1890 году. И тогда Толстой записал в дневнике, что «старец жалок своими соблазнами до невозможности». Бог, писал он, только с молодыми послушниками, а со старцами — дьявол. Это последнее свидание с Толстым огорчило отца Амвросия. Он уже читал его религиозные сочинения или слышал о них. Он просил Толстого раскаяться в
