Николай Черушев - Жизнь военной элиты. За фасадом благополучия. 1918—1953 гг.

Комбриг Кривошеин»[92].

Комкор Горячев Елисей Иванович, будучи заместителем командующего войсками Киевского военного округа по кавалерии, командующим армейской кавалерийской группой того же округа, покончил жизнь самоубийством 12 декабря 1938 г.

ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ!

В период Октябрьской революции 1917 г. и после нее на Балтике и в столице России стал широко известен матрос Павел Дыбенко — председатель Центробалта, один из первых наркомов Военно-морского флота Республики Советов. Вокруг этой личности возникло много легенд, зачастую имеющих реальную основу. Чего только стоят рассказы о суде над ним за неудачу матросов-балтийцев под Нарвой, о его работе в подполье в белогвардейском тылу в Крыму, аресте и обмене на группу немецких генералов и полковников, истории любви к женщине-наркому А.М. Коллонтай, попытке самоубийства из-за любви к другой женщине. Вот этой «другой» женщиной, из-за которой Павел Ефимович расстался с А.М. Коллонтай, и была молодая Валентина.

История ее знакомства с Павлом Дыбенко (или его с ней) в разных источниках трактуется по-разному. Согласно одной из версий, он спас ее от преследований ЧК, как выходца из буржуазного сословия. По другой — что он спас ее от депрессии, в которой она находилась после того, как при бегстве остатков врангелевских войск из Крыма ее столкнули с парохода, на котором находились ее родители. Спасенная рыбаками, Валя оказалась в Одессе. Короче, элементы романтизма и в том и в другом случае присутствовали. Несколько лет Павел и Валентина прожили вместе, а потом она ушла к другому, а именно к Александру Игнатьевичу Седякину, который в 1928—1937 гг. занимал должности инспектора пехоты и бронесил РККА, заместителя начальника Главного управления РККА, начальника Военно-технической академии РККА, начальника Управления боевой подготовки сухопутных войск РККА — заместителя начальника Штаба РККА, начальника Управления противовоздушной обороны РККА.

Уход Валентины от Павла Дыбенко к Александру Седякину вызвал между этими мужчинами волну враждебности, ссор и склок. И когда в 1933 г. подбирался кандидат на должность военного атташе при полномочном представительстве СССР во Франции, одним из первых претендентов на нее был А.И. Седякин (наркомом К.Е. Ворошиловым был подписан даже приказ о его назначении). Но свара между Седякиным и Дыбенко из-за женщины, которую надо было выпускать за рубеж, тем более в качестве супруги военного дипломата, не позволила Александру Игнатьевичу поехать в Париж — из-за «морального облика» жены. Сам Седякин соглашался ехать во Францию даже один, без жены. Но нарком отменил свое первоначальное решение и в Париж поехал приближенный к нему человек — управляющий делами Реввоенсовета СССР и Наркомата по военным и морским делам С.И. Венцов. Не сбылась мечта Валентины побывать в столице Франции, побродить по Елисейским Полям, покрасоваться на дипломатических раутах, повидаться, при возможности, со знакомыми с детства людьми (русскими эмигрантами во Франции). Обратимся к документам этого дела. Из письма А.И. Седякина наркому К.Е. Ворошилову.

«Климент Ефремович!

Испытание на мою долю выпало тяжелое. Я готов выполнить свой долг, ибо интересы партии, интересы СССР для меня дороже личного счастья.

Я найду в себе силы жить долгое время без жены, которую я горячо люблю.

Плохо то, что все произошло так неожиданно. Я не смогу ее подготовить к вынужденной разлуке, не смогу дать веского объяснения.

Вы ошибаетесь, когда говорите, что она не постоянна и легко поддается соблазну.

Я по многим признакам убедился, что меня она глубоко, по-хорошему любит; ибо любовь эта выросла из дружбы и прошла через тяжелые испытания. Уйти от П.Е. (Павла Ефимовича Дыбенко. — Н. Ч.) стоило для нее большой борьбы с собою и с ним, и все-таки она решилась на этот шаг.

Конечно, любит она меня не за «красоту». Как она часто говорит — со мной она обрела покой и уверенность в счастливую, дружную совместную жизнь, и она дорожит своим чувством ко мне.

Я, как командир и коммунист, не ставлю свою личную жизнь выше интересов партии и государства; но в данном случае я вижу, что личная месть П.Е (Павла Ефимовича. — Н. Ч.) обрушивает на меня и мою жену несправедливо тяжелое испытание.

Человек жил 11—12 лет у всех на виду вне всяких подозрений, и вот когда она нашла себе покой, этот покой разрушается грубым наветом, грубой местью.

Прошу простить меня, Климент Ефремович, что я несколько распустил свои нервы.

Мне тяжело потому, что я слишком уверен, убежден в скромности своей жены и ее привязанности ко мне; я убежден также, что как женщина, она стала иным человеком, чем Вы знали ее до сих пор.

Я готов в точности выполнить Ваше приказание.

Я прошу только позаботиться о моей жене, ибо положение ее будет невеселое — квартиры нет, бытовые условия трудные, в перспективе возможные преследования со стороны П.Е. (Павла Ефимовича. — Н.Ч.).

Одним словом, сами того не желая, я и моя жена доставляем Вам немало неприятностей.

Хочется еще раз сказать, сказать от всего сердца, что в своем друге и жене, в ее разуме, скромности и привязанности ко мне я по-прежнему уверен непоколебимо. И мне, поэтому, бесконечно жаль ее и больно думать, что защитить ее от навета я сейчас не в состоянии. Моя защита документально также бездоказательна, как и навет П.Е. (Павла Ефимовича. — Н. Ч.).

Товарищ народный комиссар, ожидаю Ваших распоряжений.

Военный атташе при П.П. СССР

во Франции А. Седякин

8 апреля 1933 года»[93].

На данном письме имеется резолюция Ворошилова: «Нужно послать другого в(оенного) а(тгаше), т. Седякину следует заболеть, а потом уйти в отпуск, этим и ликвидировать скверное положение. В.». Эта резолюция появилась, видимо, после того, как Седякин побывал у Ворошилова наличном приеме.

Спустя два дня А. И. Седякин обратился еще с одним письмом, в котором выразил просьбу оставить в силе приказ о его назначении в Париж.

«Товарищ Народный Комиссар!

Под влиянием личного горя, так неожиданно на меня свалившегося, я был у Вас на приеме в невменяемом состоянии.

Мне стоило огромной силы воли, чтобы внешне быть хладнокровным.

Это мне, кажется, удалось.

Но не удалось ясно оценить положение вещей и свою главную обязанность по долгу службы.

Сейчас я отлежался в госпитале (это было мне полезно) и по-дружески поговорил со свой женой.

Положение для меня совершенно ясное и путь один.

Если Вы не пошлете меня сейчас в Париж, это ляжет на меня незаслуженным позорным пятном, несмываемым на всю жизнь.