Соломон Перел - Гитлерюнге Соломон

Через некоторое время медиум обратился ко мне: «Один из твоих близких родственников, чье имя начинается на букву Д, жив и находится очень далеко отсюда, может быть, на другом континенте». Тотчас я подумал: неужели жив мой брат Давид? С волнением и радостью я воспринял эту весть. От всего сердца я желал, чтобы это оказалось правдой. После сеанса поболтал с участниками. Все они жили в Пайне. Они мне сообщили, что еврейка фрау Фриденталь не покидала своего дома и выжила. А ее дочь Лотту, необыкновенно красивую девушку, обвинили в расовом преступлении и повесили.

Покидал я этих людей счастливым и сердечно их благодарил за такую трогательную встречу. Для меня было бы настоящим праздником, если бы весть о моем брате Давиде оказалась верной.

На следующее утро я навестил фрау Фриденталь. Увидев меня, она очень обрадовалась. Удивительно остроумная, она, казалось, пребывает в бодром здравии. Какая же широта души у этой женщины и какое мужество! Более двенадцати лет над ней висели проклятия и угроза смерти, но она выстояла, как непоколебимая скала в бушующем море.

Она предложила мне пожить у нее, но я сказал, что намереваюсь проехать через концентрационные лагеря, чтобы найти своих. Пожелал ей мужества, хорошего здоровья и пообещал снова зайти. Фрау Фриденталь переехала в Ганновер в дом престарелых и в 1978 году умерла, будучи уже в преклонном возрасте.

В одной из своих поездок я случайно встретил двух советских офицеров, они были в составе делегации из советской оккупационной зоны. Я обрадовался и поздоровался с ними на их языке. Представившись еврейским беженцем, попросил их помочь мне получить разрешение на транзитный проезд через Лодзь и Аушвиц. Они обещали мне поддержку и попросили поработать у них переводчиком — им следовало допросить выслеженных и арестованных охранников из СС. У меня было желание с ними сотрудничать. Предложение я принял с восторгом — для меня это была возможность заполнить возникшую во мне пустоту. Я заехал в Пайне забрать свои вещи, и мы отправились в Восточную Германию, в Магдебург, где располагалась часть советских оккупационных войск.

Поездка в «мерседесе» мне нравилась, и я напевал «Атикву».

— Красивую песню поешь, Соломон Израилевич, откуда она? — спросил меня майор Петр Платонович Личман.

— Это еврейский гимн, — ответил я гордо.

— У евреев есть гимн? — удивился он.

— Конечно, даже флаг есть.

Я вспомнил время «Гордонии» в Лодзи. Удивительно, что ничего не забыл!

— Нам не хватает только земли, товарищ майор, — добавил я.

Тогда я и не думал, что через три года в мае будет провозглашено создание государства Израиль.

В советской зоне оккупации Германии в то время повсюду были пункты учета, где должны были зарегистрироваться все мужчины призывного возраста. Там проверяли, есть ли у них татуировка — знак принадлежности к СС. Тех, у кого ее находили, немедленно арестовывали. В одном из таких учреждений я и работал переводчиком. С той же ролью участвовал я и в переговорах между советскими начальниками и секретарями социал-демократической и коммунистической партий.

Советы намеревались их объединить, дабы тем способствовать образованию ГДР в Восточной Германии. Так возникла СЕПГ, Социалистическая единая партия Германии.

Вспоминаю один неприятный эпизод в переговорах между майором Личманом и высокопоставленным представителем церкви. Это произошло незадолго до Нюрнбергского процесса. Христиане, заявил церковник, подлежат Божьему суду, и кто раскаивается, может рассчитывать на прощение.

Личман был этим возмущен. «А простит ли им Бог, — спросил он, — убийство миллионов детей?» В ответ он услышал, что дети не от смерти страдают, только взрослые ее боятся; последних же Бог наказывает за их ошибки, а покаявшихся наставляет на правильный путь. После этого церковника просто выгнали.

Я не прекращал поиски родителей и писал во все возможные места, чтобы отовсюду собрать по ниточке. Одно из писем пошло к подруге моей сестры в Пайне. Я сообщил ей о месте моего пребывания и попросил на случай, если появится в Пайне кто-то из моих близких, меня о том уведомить. Через несколько недель я получил ответ. Машинально вскрыл конверт, и, как только прочитал первые слова, меня охватила волна счастья. Она писала, что мой брат Исаак и его жена Мира недавно приезжали в Пайне. Мой брат Исаак жив! Я был опьянен радостью и счастьем. В письме было также сказано, что из гетто в Вильно его перевели в концлагерь Дахау, и там он был освобожден армией союзников. Теперь живет в Мюнхене. Я незамедлительно ему написал, чтобы он как можно скорее меня навестил, и добавил, что от всей души желаю его увидеть и имею возможность обеспечить ему с женой проезд через границу зоны. Ответ не заставил себя ждать. Исаак и Мира были в пути.

В пограничном городе мы увиделись, потрясенные и счастливые. Мама, папа, вы слышите? Ваши благословения и молитвы осуществились… «Вы должны жить!» — был ваш наказ, и вот мы здесь. Безграничным было мое счастье, когда Исаак сказал, что наш брат Давид жив и уже находится в Палестине. Я заплакал.

Узнал я и о судьбе моей сестры Берты. Перед роспуском гетто в Вильно ее вместе с Мирой отправили в женский концлагерь Штуттхоф недалеко от Данцига, а Исаака — в концлагерь Дахау. В 1944 году русский фронт приблизился, и лагерь тогда перевели в Равенсбрюкке. Начался так называемый «марш смерти». Наступил страшный мороз. Берта обморозила ступни. Мира изо всех сил пыталась ей помочь, но ее отчаянная попытка спасти мою сестру была безуспешной. Берта больше не могла идти дальше. Ее застрелили в затылок. Мира видела, как кровь у нее изо рта потекла на белый снег. О Господи, как ужасно об этом писать!

Потом на служебной машине мы отправились на виллу Личманов. Жена майора Мария Антоновна устроила нам прием, достойный события. Из подвала было принесено прекрасное старое вино, и мы осушили бутылку за бутылкой. Мы праздновали спасение оставшихся в живых.

Несколько часов мы говорили о прошлом и настоящем. Исаак рассказывал нам о вооруженных боях в Палестине против англичан и за беспрепятственную иммиграцию. Эти новости имели для меня большое значение.

Я чувствовал: во мне начинает расти какое-то большое чувство. Но еще не обращал на это внимания. Впервые я подумал о Палестине.

Мира была на последнем месяце беременности и должна была вернуться в Мюнхен. Мы простились, но решили вскоре снова встретиться. Через несколько дней я получил открытку с сообщением, что Мира подарила жизнь девочке Наоми.

Летом 1947 года я стоял на распутье. Меня вызывали в советскую комендатуру в Берлине-Карлсхорсте. Гражданский служащий вежливо меня принял. Так как я в качестве переводчика заслужил хорошие отзывы, он мне предложил поступить в кадровую школу в Советском Союзе. При этом выразил надежду, что по окончании учебы я буду играть активную роль на службе в советском оккупационном ведомстве. На душе было неприятно: еще один специнтернат! Опять вести двойную игру, жить под вымышленным именем… Нет, такая перспектива меня не радовала. Я обещал подумать, взвесить все за и против и по возможности быстро дать ответ.