Игорь Кон - 80 лет одиночества

Во время моего пребывания в Гарварде меня охотно приглашали с лекциями и другие американские университеты. В Гарварде мне по такому случаю каждый раз выдавали официальную бумагу, гласившую, что я имею право прочитать там-то лекцию и получить за нее гонорар не свыше тысячи долларов. В университете Джонса Гопкинса над этой бумагой долго смеялись: «Разумеется, ваша лекция стоит даже гораздо больше, но мы, к сожалению, можем предложить только триста». Сэкономленные деньги (не ожидая дома ничего хорошего, я берег буквально каждый цент) реально помогли мне выжить в Москве после возвращения из США. Кроме того, зимой 1991/92 г., когда в России было буквально нечего есть, я, по примеру американцев (Бояра Манусевич посылала такие посылки просто незнакомым пожилым людям), несколько раз отправлял своим ленинградским друзьям продуктовые посылки. Это было очень просто – посылаешь чек на 70 долларов, а в России на эти деньги адресату прямо на дом доставляют дефицитные продукты. Мои друзья рассказывали потом, что это было в самом деле важно, потому что многих продуктов в то время не продавали даже по карточкам. Вообще, американская благотворительность – дело вполне реальное, хотя, по моим впечатлениям, небогатые люди занимаются ею чаще, чем богачи (впрочем, знакомых миллиардеров у меня нет).

Забавным оказалось знакомство с американской налоговой системой. В Гарварде нам сказали, что в силу межгосударственного соглашения ни федеральных, ни штатных налогов мы платить не должны, но налоговые декларации заполнить необходимо. Внимательно прочитав соответствующие формы (никто из соотечественников, находившихся в это время в Русском центре, этого делать не стал), я обнаружил, что понять их невозможно, что-то в них не так. В Гарварде ни один юрист разобраться в этом тоже не смог, а дозвониться в федеральное налоговое ведомство во время налоговой кампании немыслимо. Я применил старую советскую хитрость: позвонить в офис за несколько минут до начала рабочего времени и оказаться на проводе первым. Метод сработал. В отличие от советских учреждений, где тебе хамят все время и прерывают разговор не дослушав, американский чиновник, если уж ты его уловил, выслушает до конца и ответит, какими бы глупыми ни казались твои вопросы. В данном случае вежливый мужчина объяснил мне, в какую графу что вписать, заодно сказал, что гарвардская бухгалтерия что-то оформляет неверно, но он ей указывать не может (я – подавно). В общем, федеральный налоговый отчет я написал, но когда взял декларацию штата Массачусетс, то себя в ней вовсе не нашел, а говорили, что заполнять ее обязательно. Применив уже опробованный метод, дозвонился и в эту инспекцию. Там меня долго не могли понять, а потом объяснили, что ничего заполнять не надо: вот если бы с вас незаконно удержали налоги, то мы бы их вам вернули, а так – живите спокойно.

Поездки по разным университетам были интересны не только туристически, но и с точки зрения профессиональных контактов. В Нью-Йорке я обычно останавливался у выдающегося социолога, крупнейшего специалиста по социологии сексуальности Джона Гэньона. Джон и его жена Кэти, тоже видный социолог и мастер документальной фотографии, стали моими близкими друзьями, не в расплывчатом американском, а в более строгом русском значении этого слова. Всегда находил для меня время и Роберт Мертон, который когда-то тщетно пытался пригласить меня в Стэнфордский центр высших исследований.

В Вашингтоне меня принимал другой выдающийся социолог, мой однофамилец Мелвин Кон, с которым нас связывал общий интерес к социологии личности. Когда Мел занялся сравнительным исследованием отношения к труду и структуры личности в США, Польше и на Украине, мы с Ядовым порекомендовали ему в качестве соавторов блестящих киевских социологов Валерия Хмелько и Владимира Паниотто. Общими усилиями они осуществили прекрасное международное исследование. По рекомендации K°на, по окончании своего пребывания в Гарварде я получил месячный грант в Кеннановском институте в Вашингтоне (несколько лет спустя я побывал там вторично). Это один из лучших научно-исследовательских центров США, а отношения между сотрудниками и стажерами там значительно теплее, чем в любом американском университете. Во многом это заслуга его директора Блэра Рубла, который, кстати, некогда стажировался в Ленинградском университете.

В Стэнфорде я подружился с одним из лучших американских социальных психологов Филиппом Зимбардо, с которым был знаком с 1978 г.; о его знаменитом «тюремном эксперименте» я подробно рассказывал в своих статьях и книгах. Позже я инициировал русский перевод его книги о застенчивости, которую очень рекомендую всем, кого волнует эта мучительная проблема. Да и вся стэнфордская психология производила сильное впечатление.

Главным результатом моей работы в Русском центре стала книга «The Sexual Revolution in Russia. From the Age of the Czars to Today» (1995).

По окончании гарвардского срока, после проведенного в Москве летнего отпуска, я преподавал в женском Уэллсли-колледже, замещая на время его отпуска молодого социолога Томаса Кушмана, автора отличной книги «Записки из подполья: контркультура музыкального рока в России» (1995). Кафедра социологии в Уэллсли была очень сильной, я читал курс современных социальных теорий и непривычный для США курс «Дружба в исторической и культурной перспективе». Жизнь в этом сказочно красивом кампусе и преподавание в женском колледже дали новый социальный и интеллектуальный опыт, приобщив к реалиям американской жизни. В частности, я впервые увидел провербиальное невежество американцев в истории и географии. Хотя уровень гуманитарной культуры в Уэллсли много выше среднего, объяснить студенткам, что античные Греция и Рим – две разные цивилизации, я так и не сумел. Зато научился придумывать темы для эссе. В качестве одной из тем семестрового эссе я предложил «Образ и понятие дружбы в Библии», рассчитывая получить социологический анализ института героической дружбы, по образцу древней Греции, которой посвятил специальную лекцию, но вместо этого получил простой пересказ библейских текстов. Понял, что сам виноват. Зато когда дал тему, о которой сам ничего не знал, «Образ бой-френда в американской девичьей субкультуре», получил несколько совершенно разных и очень умных сочинений.

Не обходилось и без комичных историй. Зная о различии российской и американской молодежной культуры, я спросил своих студенток, кто из них выручил бы друга, подсказав ему/ей на экзамене. «Да» ответили две студентки из тридцати восьми. Я сказал им, что в России дружбу ценят выше соблюдения правил, и объяснил почему. Это их заинтересовало, несколько девушек позже рассказали мне, что обсуждали тему со своими бой-френдами из МТИ (эти вузы дружат) и те сказали, что в юношеской среде процент готовых помочь другу все-таки был бы выше. На следующей лекции у меня даже появились двое чьих-то бой-френдов, заинтересовавшихся непривычной темой.