Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг. - Виталий Георгиевич Волович
– Готов, как юный пионер, Алексеич, – вдохновился я.
Мы прошли к палатке-складу и воззрились на иссиня-чёрное небо, на котором в отсутствие луны звёзды щеголяли своей яркостью друг перед другом.
9 января
Сегодня поводом для торжества стал день рождения Вани Петрова. Ему исполнилось двадцать девять.
В соответствии с традицией мы отмечаем это событие маленьким банкетом. Именинник заявился ровно в 20:00 в белой рубашке, при галстуке, благоухающий «Шипром». Его усадили на почётное место во главе стола, где он и принимал поздравления и маленькие презенты.
С Ваней Петровым мы сблизились как-то с первых дней моего пребывания на льдине, несмотря на полное различие темпераментов. Высокого роста, худощавый, если не худой, с усталыми, обведёнными тёмными кругами глазами, он удивительно доброжелателен и потому пользуется всеобщей любовью. Он всегда сосредоточен, нетороплив и даже застенчив. Я по случаю торжества приготовил своё коронное блюдо – заливное из нельмы и испёк праздничный пирог в «чудо-печке». Саша Дмитриев извлёк из кармана чудом сохранившийся флакон одеколона, а Гурий повязал имениннику на шею цветастый галстук. Миша Комаров преподнёс собственноручно изготовленный из старого напильника финский нож с великолепной наборной плексигласовой ручкой.
После официальных тостов я выступил «соло» со свежесочинённым тостом: «Есть у моего друга дача на Кавказе. Вокруг дачи высокий каменный забор. Но это не самое важное. Есть в заборе дырочка. Посмотришь в неё – весь Кавказский хребет виден. Так выпьем же, друзья, за перспективу». Тост был шумно одобрен, и все отдали должную дань заливному, которое исчезло со стола с фантастической быстротой.
И сегодня, как это бывало обычно, праздничное застолье после всевозможных официальных и неофициальных тостов плавно перетекло в вокал. Правда, большинство исполнителей не обладало ни голосом, ни слухом, но это нисколько не умеряло энтузиазма певцов.
Полярный хор звучал несколько своеобразно, но удивительно дружно. Вероятно, потому, что этому способствовали многомесячные тренировки. Особым разнообразием наш репертуар, правда, не отличался. Первой, как обычно, исполнялась любимая песня полярных лётчиков «Летят утки и два гуся». За ней следовала «Ревела буря, дождь шумел. Во мраке молнии блистали». Про Ермака, к которому коварный Кучум прокрался тайною тропой. Следующим номером программы была песня из популярнейшего в тридцатые годы фильма о полярниках «Семеро смелых». С особым чувством нами исполнялся последний куплет: «Мы не раз отважно дрались, принимая вызов твой. И с победой возвращались к тихой гавани домой».
Эти строки звучали как своеобразное заклинание.
Вскоре я заметил, что, кроме обязательного набора, у каждого хориста имелась своя любимая песня, и, что любопытно, вполне соответствовавшая характеру исполнителя. Например, у Вани Петрова это был «Мост длинный, чугунный на тысячу вёрст». Коля Миляев отдавал предпочтение «Хасбулату удалому». Костя Курко с особым воодушевлением исполнял: «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить. С нашим атаманом не приходится тужить» – и при этом многозначительно поглядывал на Сомова. Саша Дмитриев был верен «Песне о Стеньке Разине» и с особым смаком выводил: «И за борт её бросает в набежавшую волну».
Концерт завершался нетленным «Камышом». Когда затихали слова последнего куплета насчёт возлюбленной пары, что «всю ночь гуляла до утра», все, раскрасневшиеся, довольные, расходились по своим остывшим палаткам.
10 января
За хлопотами по вчерашней организации Ваниного дня рождения я дал слабину и сегодня за это расплачиваюсь. На столе меня дожидается груда немытой посуды, бак с водой наполовину пуст. Но сначала придётся сходить на продовольственный склад за консервами и оленьей тушей. Поставив на газ бак с водой, превратившийся за ночь в айсберг, и натянув «француженку», я выбрался из камбуза, насквозь пропитанного запахами пережаренного мяса, лука и успевшей оттаять кислой капусты.
12 января
Наше полярное обмундирование далеко от совершенства. Правда, куртка спецпошива из палаточной ткани с подстёжкой из пуха изготовлена из вигони (так указано было на этикетке). Эта загадочная ткань не имела никакого отношения к жвачным животным из южно- американских прерий, относящимся к роду лам, а представляла собой пряжу, изготовленную из смеси шерстяных счёсов и хлопка или хлопчатобумажных отбросов, называемых угарами. По своим тепловым качествам она больше подходила для защиты от холода где-нибудь в южных краях. Но особенно плохо дело обстояло с обувью. На летний период при изобилии снежниц каждый зимовщик получал по паре яловых сапог на меху с рекомендацией носить их на толстый шерстяной носок. Сапоги были бы добротные, если бы их цигейковое нутро вскоре не сваливалось, образуя бесчисленные комочки. Впрочем, на пару месяцев летнего потопа их вполне хватало. Значительно хуже обстояло с унтами. Эта столь популярная в Арктике обувь, называемая бокарями, с войлочными подошвами и высокими голенищами из меха, стоившего жизни множеству собак, почему-то считалась идеальной для полярников (не аборигенов). Сия оригинальная конструкция отлично грела икры и весьма посредственно – стопы. В наших же условиях это свойство доставляло немало хлопот. При каждом удобном или, скорее, неудобном случае войлок подошвы намокал, и поутру требовалось немало усилий, чтобы втиснуть ноги в заледеневшую обувку. Ко всему бережливые хозяйственники поскупились, ограничив нас одной парой унтов.
Наши арктические авторитеты, многократно зимовавшие на полярных станциях, – Костя Курко и Жора Щетинин – считали, что нам бы больше подошла национальная обувь, вроде чукотских торбазов. Но кто из высокопоставленных чиновников будет прислушиваться к мнению каких-то радистов? А надо бы. Все самые знаменитые полярные исследователи именно качеству обуви придавали огромное значение, так же как уходу за ногами. Может быть, следовало для создания полярной обуви её конструкторам почитать книги полярных корифеев?
Пушистые, тёплые пыжиковые шапки-ушанки, которые могли стать предметом гордости столичных модников, не выдерживали столь длительной и варварской эксплуатации и давно уже утратили свой первоначальный шикарный вид. Мех свалялся, вытерся местами. Суконные костюмы основательно поизносились, а обещанных кожаных мы так и не видели в глаза. То ли севморпутские хозяйственники забыли их выдать, то ли они разошлись по начальству.
Но зато спальные мешки из волчьего меха были великолепны. Только в них мы находили спасение от проклятого холода.
13 января
Сегодня день явно не лекционный: 45 градусов, да ещё с ветерком. Вскоре мы с Миляевым превратились в ёлочных Дедов Морозов. Борода, усы, брови поседели от инея. Ресницы смерзаются, и их приходится то и дело оттирать рукавицей. Пальцы отказываются держать карандаш, а пар от дыхания, ложась на страницу, превращается мгновенно в плёнку изморози.
Я сжался в комок на своей подстилке. Но Миляеву, обдуваемому
