На сцене и за кулисами - Джон Гилгуд
Лесли Фейбер был чрезвычайно удручен провалом пьесы. Критики нашли, что он похож на Джорджа Вашингтона (Лесли со своими пудреными волосами, действительно, слегка напоминал его), но решительно не сумели по достоинству оценить мастерство, с каким он исполнил свою роль.
Весь следующий год в Лондоне я очень часто виделся с Лесли: он откопал пьесу «При свете свечи» в переводе с немецкого и сценической обработке Гарри Грэма, блестяще поставил ее и играл в ней вместе с Ивонной Арно (которую обожал) и Роналдом Сквайером.
Я играл по воскресным вечерам в пьесе «Луна охотника», переведенной с датского. Лесли был в восторге от нее. Он великолепно поставил ее и ради спектакля, игравшегося раз в неделю, потратил кучу собственных денег на бутафорию, костюмы и пр., чего, разумеется, не могло позволить себе театральное общество, под эгидой которого мы выступали. У меня была очень выигрышная роль молодого неврастеника-труса, а Филлис Нилсен-Терри великолепно исполняла героиню. Однако в пьесе чего-то недоставало.
Однажды посмотреть наш спектакль пришел дядя Фред, и я подумал, как бы он заткнул нас всех за пояс, если бы играл эту роль вместо Лесли. По окончании спектакля, когда я сидел с друзьями у себя в уборной, раздался стук в дверь и вошел Фред. Все вскочили, я воскликнул: «Как мило с вашей стороны, что вы зашли навестить меня!» — и преисполнился самой высокой гордостью, когда он величественно ответил: «Мой дорогой мальчик, теперь ты стал членом нашей семьи».
*
Я недолго оставался без постоянного ангажемента: Энмер Холл предложил мне сыграть две роли в испанских пьесах, которые он ставил в «Корт тиэтр». Это были «Фортунато» и «Дама из Альфакеке» братьев Кинтеро в переводе Эллен и Харли Грэнвилл-Баркер. Режиссером намечался Джеймс Уэйл. Джеймс сделал интересную карьеру со времени первых наших встреч в «Риджент тиэтр». Он работал с Плейфером и Фейгеном, писал декорации, играл, режиссировал и ставил пьесы. Однако тогда еще никто не мог предвидеть, что через несколько лет он переберется в Голливуд, поставит там фильмы «Конец пути» и «Франкенштейн», а затем «Человека-невидимку» и другие картины, успех которых поможет ему занять то высокое положение в мире кино, какое он занимает сегодня.
Энмер Холл назначил Джеймса Уэйла на роль Фортунато, и работа уже шла полным ходом, когда однажды утром мы узнали, что на репетицию собираются приехать Грэнвилл-Баркеры. Когда, наконец, этот день наступил и в партере появился Баркер, все мы изрядно нервничали — перешептывались, приглаживали волосы, прохаживались, а Мириэм Льюис, одетая в свое лучшее платье, сидела в кресле, выбивая пальцами дробь на его ручке. Баркер был для нас, конечно, откровением. Он прорепетировал с нами около двух часов, с профессиональной легкостью и мастерством изменяя почти все мизансцены, показывая, критикуя, советуя и ни на мгновение не останавливаясь. Мы все сидели, как зачарованные, ловя его мудрые слова и пытаясь на ходу усвоить его советы, так как у нас не было времени записать их или запомнить. Все, что он говорил, было явно и неопровержимо верно. Даже когда он объявил, что Джеймс вряд ли сумеет сыграть Фортунато и что на эту роль следует пригласить О. Б. Кларенса, все ахнули, но никто не осмелился возразить. В конце концов дошли до моей последней и лучшей сцены в «Даме из Альфакеке». Я играл молодого поэта. Он найден без сознания на пороге дома, добрая хозяйка выхаживает его, а другие действующие лица разоблачают его как бессовестного притворщика. Однако в последнем акте он делает новый ловкий ход, и пьеса кончается тем, что он сидит в центре сцены и читает вслух стихи восторженному кружку слушателей.
Баркер точно показал мне все, что могло сделать эту сцену эффектной,— мимику, жесты, паузы. Я умолял его задержаться еще немного и дать мне возможность несколько раз прорепетировать сцену в его присутствии, но он взглянул на часы, подал знак миссис Баркер, которая скрывалась где-то в бельэтаже, пожелал нам всего хорошего и вышел из подъезда театра, чтобы больше не вернуться в него.
Испанские пьесы не снискали популярности. По неизвестной причине английская публика всегда подозрительно относится к спектаклям, состоящим из нескольких пьес, и я не думаю, что такого рода зрелище хоть раз имело успех в Вест-Энде.
*
Вскоре после окончания сезона в «Корт тиэтр» Леон М. Лайен решил внести свой вклад в торжества по случаю столетия со дня рождения Ибсена, поставив «Привидения». Миссис Патрик Кембл должна была впервые выступить в роли фру Альвинг, а на роль Освальда был приглашен я.
Ставил пьесу Питер Годфри, руководивший в то время «Гейт тиэтр», и наши первые репетиции начались на крохотной сцене этого театра на Виллиерс-стрит. Миссис Кембл, водворившись в низком плетеном и скрипучем кресле, восседала с китайским мопсом на коленях и читала свою роль по тетрадке, куда переписала ее крупным четким почерком какая-то преданная служанка. Когда текст читал кто-либо другой, миссис Кембл опускала тетрадку и мрачно взирала на говорившего.
Скоро мы заметили, что она разбирается в постановке и всех ее деталях гораздо больше, чем остальные занятые в пьесе актеры. Будь миссис Кембл режиссером, она не уступила бы миссис Кембл-актрисе. Она чрезвычайно помогла мне в эмоциональных местах моей трудной роли, ярко и образно излагая свои советы. В сцене, где Освальд рассказывает матери о своей ужасной болезни, она порекомендовала мне: «Сохраняйте неподвижность. Уставьтесь на меня. А теперь говорите, как говорит человек, страдающий морской болезнью. Лишите голос выразительности и изъясняйтесь так, словно вас тошнит. Этот совет дал мне когда-то Пинеро, и я всегда помню о нем».
Сама миссис Кембл играла на репетициях очень неровно. Сначала нам даже казалось, что она не знает ни одного слова из своей роли; однако на генеральной репетиции, когда мы ожидали, что она опоздает или будет нервничать, миссис Кембл поразила нас. Она прибыла минута в минуту, превосходно помнила текст и полностью владела своим блистательным талантом.
Кроме премьеры, показанной в воскресенье вечером, мы сыграли в «Уиндеме» восемь утренних спектаклей. Но пьеса, видимо, не заинтересовала зрителей, и сборы оказались довольно скромными. Когда миссис Кембл приходилось поворачиваться спиной к публике, она то и дело шептала мне:
