Шлиман - Моисей Ликманович Мейерович
– Как же здесь работали художники – при свете факелов? – удивлялся Шлиман. – И кто мог увидеть их работу в такой темноте?
За 3200 лет краски абу-симбелских фресок не потеряли яркости. Шлиман пытался найти на стенах следы копоти от множества плошек или факелов – безуспешно.
Пришлось прийти к выводу, что либо в храме всегда было темно и «египетский труд» художников остался втуне, либо существовал какой-то неизвестный способ освещения храма. Ученые египтологи не смогли ответить Шлиману на этот вопрос.
В феврале 1887 года Шлиман подробно описал свою поездку в письме к Вирхову. Это письмо характеризует необычайную широту интересов и пусть дилетантскую – энциклопедичность Шлимана. С одинаковой обстоятельностью он описывает местных жителей (мимоходом он замечает, что нубийки – красивейшие женщины в мире, и подчеркивает чистоплотность и трудолюбие нубийцев); регистрирует температуру воздуха и воды; указывает на отсутствие изображений ламп в древнеегипетских рисунках и, в связи с этим, на загадочность способа освещения Абу-Симбелского храма. Наконец, опровергает господствовавшее в медицине убеждение, что Египет – рай для туберкулезных: заболевшего чахоткой Пелопса Шлиман взял с собой в путешествие, надеясь спасти его, но в Египте болезнь обострилась, Пелопс скончался в пути. Шлиман горько укоряет в этом медиков, которые рекомендуют египетский климат всем чахоточным без разбора.
Лишь о сути своей поездки, об основной ее цели Шлиман не написал ни слова: найденные на берегах Нила орнаменты, рисунки и посуда, казалось, имеют сходство с микенскими, но настолько неясное, что Шлиман чувствовал себя не вправе выступить с какими-либо обобщениями. Недоставало какого-то промежуточного звена. Кроме того, оставался открытым вопрос, кто, какой народ был «переносчиком» восточной культуры на греческую почву, через кого шла и поддерживалась эта связь. Несомненно, что это должны были быть мореходы, владеющие сильным флотом и опытом дальних путешествий. Финикияне? Только они пользовались в истории славой опытных моряков. Но ряд прежних разведок Шлимана в местах, связанных с именем финикиян – в Сицилии, у Мраморного моря, на побережье Эгейского моря, – не дали фактов, которые позволяли бы установить взаимоотношения между Микенами, Египтом и Финикией.
Вернувшись из Египта, Шлиман поехал на остров Киферу и там за какую-нибудь неделю откопал остатки древнейшего храма богини Афродиты – покровительницы острова. Об этом храме упоминают последовательно Гомер, Геродот и Павсаний. Еще один Гомеров гекзаметр получил реальное подтверждение. Но для решения основной задачи Кифера опять ничего не дала, как не дали позже предпринятые Шлиманом раскопки в Пилосе, на западном побережье Греции.
На следующую зиму Шлиман вновь вернулся в Египет, на этот раз вместе с Вирховым. Снова утлое дахабие тащилось против течения, и два ученых в медлительной беседе проводили долгие часы на палубе. Иногда они приставали на ночь к берегу и отправлялись в ближайшую деревню. Вирхов производил свои ботанические, геологические и антропологические наблюдения, а Шлиман, если поблизости не оказывалось какой-нибудь древней развалины, практиковался с туземцами в арабском языке.
В воспоминаниях Рудольфа Вирхова прекрасно описан один из эпизодов этого путешествия:
«Он поразил не только меня, но и местных жителей своим знанием арабского. Для меня остаются привлекательнейшим из воспоминаний вечера, которые мы проводили тогда в Нубии. В марте (1888 года) мы остановились в одной нубийской деревне на левом берегу Нила, чтобы подробней изучить расположенный поблизости гигантский храм Рамзеса Великого (То есть Рамзеса II), высеченный в скале. Как раз в то время разразилось большое восстание дервишей (Дервиш – мусульманский монах), сделавшее небезопасным весь правый берег верхнего течения Нила. За два дня до того наше судно было обстреляно повстанцами, и только стечение счастливых обстоятельств позволило нам спастись. Навигация на реке почти совсем прекратилась, и в течение недели мы были совершенно отрезаны, так как никаких дорог в этой местности нет, Мусульманские жители Балание – так называлась деревня – приветливо приняли нас, и каждый новый день все больше сближал нас с ними. Скоро стало известно, что я – врач, и практика моя начала быстро увеличиваться. Узнали также, что Шлиман – ученый знаток арабского. В целом Балание был только один человек, умевший читать по-арабски, – это был имам. Но Шлиман не только читал – он также умел писать. Для жителей Балание было увлекательным зрелищем наблюдать, как арабские буквы возникают у него под рукой, и, когда к концу недели до нас через восставшие районы дошло из Вади-Хальфа письмо и Шлиман на глазах у всех сочинил по-арабски ответное письмо, он был сочтен чародеем.
Но свой высший триумф Шлиман отпраздновал вечером, когда неожиданно, как всегда в этих широтах, упала ночь и над нами заблестели звезды. Далеко над горизонтом появился Южный Крест. Кроме тихого плеска великой реки, ни звука кругом не было слышно. В этот час собрались соседи, и Шлиман стал им читать главы из Корана. Дом старого шейха, который нас гостеприимно приютил, стоял на самом краю пустыни, которая там быстро распространяется вширь. Пески с каждым годом все больше надвигаются на Нил. Вдоль берега еще тянется узкая полоса плодородной земли, в то время года покрытая зреющей пшеницей. Полоса эта обсажена несколькими рядами финиковых пальм; по их роскошному цветению можно было судить о том, как хороша почва. Дальше растянулась площадь перед довольно обширным домом, лучшая часть которого была предоставлена нам. Эта площадь, собственно говоря, уже является частью пустыни, хотя на ней росли две великолепные пальмы…
Под гигантской лиственной крышей одного из этих деревьев происходили все местные торжества. Здесь мы, впервые сойдя на берег, были встречены всем мужским составом племени. И здесь же Шлиман каждый вечер после ужина устраивал род молитвенного часа. Большой фонарь, вроде наших деревенских фонарей, – современная, привозная вещь, – ставился на песок. Шлиман устраивался перед ним на деревянной скамеечке, нубийцы усаживались на земле, образуя большой круг. Посредине оставалось незанятое место, туда немедленно слетались жуки и разные другие насекомые, которые в деловой спешке мчались к непривычному свету и своими хвостами вычерчивали на песке странные узоры.
В напряженном молчании все ждали начала проповеди.
И вот Шлиман начинал на память читать суру корана; его голос, вначале глухой, повышался все больше и больше, и, когда он, наконец, в настоящем экстазе произносил заключительные слова, правоверные склоняли головы и прикасались лбом к земле. Через некоторое время Шлиман начинал другую суру, и так богата была его память, что он почти каждый вечер мог читать все новые
