Сергей Трубецкой - Минувшее

Работа в атмосфере разумной дисциплины и некоторой подтянутости представляется мне более легкой, чем в атмосфере интеллигентской бесформенности. Мне приходилось работать и в той, и в другой атмосфере, и тут и там были разные трудности, но, в общем, мне лично не было тяжело нигде. Мне не раз приходилось наблюдать военных и интеллигентов, перенесенных в чуждую им среду. Типичный интеллигент очень трудно применяется к военной среде; военному примениться к интеллигентской среде, мне кажется, все же легче.

Ни в чисто интеллигентской, ни в чисто военной среде я не был совсем «своим», но военные меня все же как-то не считали совсем штатским. Помню как-то раз, наедине со мною, ген. Кутепов в Париже горько жаловался мне на «штатских». «С ними прямо невозможно иметь дело!» — говорил он. Я улыбнулся: «Как штатский, я не могу вполне с вами согласиться...» — «Ну, вас-то я считаю больше военным, чем штатским»,— ответил Кутепов. Тоже и великий князь Николай Николаевич (при том же Кутепове) как-то шутя сказал мне, что он в России «непременно произведет меня в генералы»...

Из военных мне приходилось общаться главным образом со штабными офицерами и высшими военными начальниками. Я лично знал Верховного Главнокомандующего, несколько Главнокомандующих и Командующих армиями, Начальников высоких штабов и многих генералов, занимавших те или иные командные должности. К этой среде у меня, повторяю, не только нет никакой антипатии, но, напротив,— симпатия. И все-таки, если мне, штатскому, позволительно судить о военных делах, я думаю, что за многочисленные поражения наших армий в последнюю войнуглавнуюответственность несет именно ее высокий и высший командный состав.

Совсем плохим наш командный состав признать нельзя, и тому есть ряд доказательств. Например, по мнению весьма компетентных лиц, наша армия вышла на Мировую войну — тактически — весьма подготовленной. Так, ген. Головин, большой поклонник французской армии, считает, что вэтомотношении наша армия вступила в войну 1914 года более подготовленной, чем французская.

Качества нашего солдата были и остались — прекрасные.

В противоположность распространенному за границей мнению — совершенно неправильному,— что наша армия будто бы не умела хорошо владеть сложной техникой современного оружия, надо сказать, что наша полевая артиллерия, например, по своей подготовке и стрельбе стояла выше, чем где бы то ни было. То же самое можно сказать и о минном деле во флоте, по которому мы занимали первое место.

Однако в смысле общей подготовки войны наши военные верхи оказались, к несчастью, не на высоте положения. При этом, когда мне пришлось позднее читать донесения наших военных агентов перед войной, я не раз был поражен их проницательностью: они совершенно точно предсказывали войну и даже указывали ее вероятные сроки. Тем менее извинительна наша общая военная неподготовленность. Наш бывший министр финансов гр. Коковцев в своих мемуарах с доказательствами в руках опровергает высказывавшееся мнение, что будто бы армии отказывали в кредитах. На самом деле даже не все отпущенные кредиты были использованы...

С некоторыми крупными минусами в деле нашей государственной обороны военным властям, действительно, нельзя было полностью справиться. Например, приходилось считаться с очень тонким мало-мальски образованным слоем русского народа. Благодаря этому — либо число наших офицеров запаса было недостаточным, либо культурный уровень их был недостаточно высок: это очень ослабляло нашу армию при мобилизации. Но даже и в этой области были явные недочеты. Обучение наших запасных офицеров, например, могло быть поставлено лучше. На этот вопрос случайно обратил мое внимание за несколько лет до войны следующий случай. Один знакомый мне балтийский барон отбывал воинскую повинность в нащей армейской кавалерии и только что выдержал офицерский экзамен. Одновременно с ним его двоюродный брат отбывал воинскую повинность в германской кавалерии и держал там экзамен на унтер-офицера. И вот мой барон рассказывал мне, как они с двоюродным братом сравнивали требования нашего офицерского и германского унтер-офицерского экзаменов. Барон, надо отметить — отнюдь не германофил, признавался, что его родственниц — запасный унтер-офицер германской армии — по ряду предметов был лучше подготовлен, чем он — запасный офицер (корнет) русской армии...

Заинтересовавшись этим случаем, я начал расспрашивать знающих людей. Оказалось, что такие случаи не единичны.

При нашей бедности в кадрах — офицерских и унтер-офицерских — надо было быть особенно бережливыми с ними. Поступали же наоборот. Как безумно расточительно было наше командование в начале войны, когда зачастую запасные унтер-офицеры шли простыми рядовыми! Когда они были выбиты, разразился острый кризис кадров. Стоит ли этому удивляться!

В отношении совершенно недостаточной подготовленности в материальной части и всяческого снабжения армии и говорить нечего. С болью в сердце я читал позже самоуверенные заявления представителей наших высших военных властей (начиная с военного министра и начальника Генерального штаба) на созванных по Высочайшему повелению секретных заседаниях (помнится, в 1912 г.), посвященных выяснению вопроса нашей дипломатической и военной подготовки. Наши военные говорили на них о «полной готовности нашей армии»!

Насколько выше стояли в этом отношении наши моряки с их осторожными, а не легкомысленными «урапатриотическими» заявлениями!

Конечно, можно многое сказать в оправдание наших высших военных властей, и я потом слышал много интересного, в частности от одного из умнейших генералов А. С. Лукомского, бывшего помощника военного министра. Но все-таки степень легкомыслия и беспечности здесь была уже слишком велика!

А подписанная до войны нашими военными верхами последняя франко-русская военная конвенция! Не надо быть даже специалистом-военным, чтобы видеть, что она была совершенно недопустима с точки зрения не только наших интересов, но даже наших возможностей. Я говорю здесь, конечно, не о франко-русском союзе, а именно о нашей последней военной конвенции. В сущности, даже Франции, загипнотизированной грозившей ей германской опасностью, было невыгодно брать с нас такие военные векселя, грозившие нам военным крахом. Но легкомысленно (чтобы не сказать—преступно!) выдав эти векселя, мы широко и честно, даже до срока — истинно по-барски! — платили по ним. Платили... потоками русской крови!

Некоторые французские генералы позднее частным образом признавались, что на месте русских онинеисполнили бы таких убийственных для своей армии обязательств: «С русской патриотической точки зрения это было невозможно, почти преступно. С точки зрения союзной — это было возвышенно»,— сказал — уже по окончании войны — один французский генерал нашему...[1]