Юрий Дубинин - Дипломатическая быль. Записки посла во Франции
Определенное беспокойство вызывала у французов и перспектива расширения советско-западногерманских экономических и торговых связей. В лице ФРГ здесь видели динамичного конкурента. Наши французские собеседники высказывали озабоченность тем, как бы Советский Союз не отдал предпочтение ФРГ в деле размещения заказов на комплексное промышленное оборудование, даже несмотря на готовность Франции предоставить под эти заказы долгосрочные кредиты.
Внимание Парижа привлекла и статья Эрхарда, появившаяся 31 июля, о желательности улучшения отношений между Востоком и Западом. Эту статью рассматривали в Париже как определенный признак улучшения климата в советско-западногерманских отношениях и практически как начало диалога между Советским Союзом и ФРГ.
Официальные круги публично интерпретировали сообщения о возможной встрече Хрущева с Эрхардом в спокойных тонах. Газета «Монд», по всей вероятности, в инспирированной статье старалась охладить интерес западных немцев к СССР. Эта встреча, писала она, способна дать лишь ограниченные результаты, поскольку для Эрхарда главный вопрос — объединение Германии, а советское правительство «вряд ли намерено сделать ему сегодня такой подарок». Вместе с тем на Кэ д’Орсе у нас настойчиво интересовались, в том числе и мой постоянный собеседник Ф. Пюо, что могла бы означать встреча Хрущева и Эрхарда, когда она могла бы состояться и к каким политическим последствиям она могла бы привести.
Обо всем этом я подробно информировал Москву, стремясь помочь повышению маневренности нашей политики. В Москву на эти телеграммы обращали внимание. А. Громыко рассылал их по так называемой большой разметке, то есть докладывал всем членам политбюро.
* * *В тот год французы отмечали пятидесятилетие битвы на Марне. Я получил приглашение от французского президента принять в сентябре участие в торжественном мероприятии по этому случаю в Реймсе. Елисейский дворец уточнил, что поверенный в делах СССР в этой церемонии будет с протокольной точки зрения пользоваться всеми правами посла. Значение того уточнения мне станет ясно на самой церемонии. Как известно, битва на Марне 1914 года имела решающее значение для спасения казавшегося обреченным Парижа, к которому приближалась немецкая армия. Французские войска оказывали упорное сопротивление, но силы были неравными, Франция попала в критическое положение. Она обратилась с призывом к России спасти ее от катастрофы. Действительно, помощь ей могла прийти только оттуда. Требовалось расстроить замысел начальника германского генерального штаба генерала Мольтке, автора плана разгрома Франции, ядро которого состояло в захвате Парижа до того, как русская армия будет в состоянии развернуть наступление против немецких войск в Восточной Пруссии. Расчеты Мольтке были теоретически безупречны. Русская армия в момент, когда обозначилась угроза для Парижа, действительно была еще не готова к широкомасштабным действиям. Но произошло то, чего Мольтке никак не допускал, мысля строго по науке: русская армия была брошена в наступление, несмотря на то, что она не была готова к нему. И не только пошла вперед, но и сумела создать столь реальную угрозу разгрома немецких войск в Восточной Пруссии, что немецкий генштаб вынужден был снять с Марны войска, предназначенные для штурма Парижа, и экстренным порядком перебросить их для того, чтобы противостоять натиску русской армии. Цена, которую заплатила Россия за эту операцию, была неимоверно высока, но Париж устоял, и Франция была спасена от разгрома. Об этом написано много исследований. Я не стремлюсь к каким-то новым оценкам. Для моего рассказа важно, что де Голль сполна признавал роль России, и именно этим во многом объяснялось приглашение советского представителя во Франции в Реймс и отношение французского президента к нему во время самой церемонии.
В тот день — это был воскресенье — я с утра вместе с секретарем президиума Верховного Совета СССР М. П. Георгадзе вручал в городе Мобеже на севере Франции ордена и медали, которыми наша страна наградила большую группу участников французского Сопротивления. Оттуда, не дождавшись окончания официального завтрака, я на машине отправился на большой скорости в Реймс, пользуясь затишьем на дорогах Франции в момент, когда французы обедают. Дипкорпус на церемонии в Реймсе был немногочисленным — представители союзных по первой мировой войне стран: Бельгии, Англии, Югославии, как наследницы Сербии. Мне было указано первое среди них место на официальной трибуне — рядом с президентом.
Началось с небольшого военного парада, в котором приняли участие французское и английское подразделения. Де Голлю надлежало поприветствовать застывший перед трибуной строй, а затем, поднявшись на трибуну, принять парад. День стоял жаркий. Небо безоблачное. Почетные гости наслаждались тенью от натянутого над трибуной тента. Перед солдатами появился де Голль, и именно в этот момент неожиданно налетела туча и хлынул ливень. На солдат, на двух генералов, стоявших навытяжку друг перед другом, приложив руку к кепи, — того, кто рапортовал, и де Голля, слушавшего его, низвергался сплошной поток воды. Де Голль не дрогнул. Под такими же тугими струями дождя он обошел строй и поднялся на трибуну промокший до нитки. В это время дождь прекратился так же внезапно, как начался. Перед трибуной войска промаршировали под засиявшим снова солнцем.
Сразу после парада президент выразил желание переговорить со мной. Он пояснил, что счел своим долгом пригласить на церемонию представителя России, принимая во внимание союзные узы, связывавшие в те трудные времена обе страны. «Мы этого не забываем, — сказал де Голль. — Мы думали и думаем о вас. Я хочу, чтобы об этом знали в Москве».
В свете тех усилий, которые предпринимало посольство, это был положительный сигнал.
К тому же я получил и расшифровку этого сигнала. Меня посетил весьма близкий к де Голлю человек, его представитель в Москве во время войны Шмитлэн. Мы через него пытались разведать настроения де Голля насчет поездки к нам, задали ему интересовавшие нас вопросы. Теперь он принес ответ. Достаточно определенный. Де Голль, заявил он, хочет совершить такую поездку. В принципиальном плане вопрос он для себя решил. Более того, наметил и удобный для него период визита — после президентских выборов, которые должны были состояться в конце 1965 года. «Де Голль, — подчеркнул собеседник, — хочет побывать в Советском Союзе не в положении президента, заканчивающего свой срок, а в качестве президента, победившего на выборах». Перспектива прояснилась. Я проинформировал Москву, и там было решено действовать, исходя из этого ориентира.
