Василий Катанян - Лиля Брик. Жизнь
Там было много комнат и стоял рояль. И висел самодельный плакат со стихами про какой-то диван…
Мы из Петрограда поехали в Москву, а в нашей квартире поселился Шкловский, среди наших вещей и книг. Там была полка, куда мы ставили футуристические книги. Они все погибли в числе других. Шкловский пустил в квартиру солдат, они топили печи книгами. Было холодно.
Помню, как я однажды сказал: «Лиля, ты не думаешь, что если вымыть Кузмина, почистить его, то получился бы царедворец Людовика Четырнадцатого?» А ты ответила: «Рома, неужели ты полагаешь, что царедворцы Людовика были мытые?»
Помолчали. Затем Якобсон:
«— Кузмин мне говорил, что собирается написать рассказ: я всегда в рассказах изображаю живых людей, но я их комбинирую. На сей раз я вас скомбинирую с Вербицкой! Можешь себе представить?
Только в страшном сне. А Кузмина много издавали в свое время. Стихи последнего периода были хорошие, но их почти не печатали.
Он был очень музыкальный.
Он же у Римского учился. Окончил консерваторию.
А ты помнишь, Лиля, эти его стихи, которые он напевал:
Я лилия пониклая,
Бледна и анемична,
Быть девой так привыкла я,
Что даже неприлично.
Взгляну на тело белое —
Туманится рассудок,
Вчера всю ночь глядела я На грядку незабудок.
И сводит, словно клейстером,
Мою младую душу,
И девство лишь с танцмейстером Я, может быть, нарушу…
Я никогда не видел этого в печати, только слышал от него.
Как ты все помнишь? Я помню лишь строки про грядку незабудок…» На этом запись обрывается, так как стали смотреть телевизор.
Несколько писем Романа Осиповича говорят об их отношениях с Лилей Юрьевной больше, чем его воспоминания, напечатанные в книге Бенгта Янгфельда «Будетлянин».
«25 X 58,
Дорогая Лилечка, прилетел в Париж и провел три отрадных часа с Арагонами. Все время вспоминали о чудесных московских днях, когда было снова к тебе рукой подать. Ты мне — пожалуйста, помни это! — во многих отношениях ближе всех людей на свете, понимаем друг друга с полуслова. Все это время я провел очень интересно в Нем. дем. респ., Болгарии, Румынии и Польше! Читал множество лекций. Надеюсь скоро свидеться. Обнимаю Вас обоих и Кому с женой. Твой Роман».
«11 июля 1956
Лилечка дорогая,
никогда так крепко Тебя не любил, как сейчас. Сколько в Тебе красоты, мудрости и человечности. Давно мне не было так весело, благодатно и просто, как у Тебя в доме. Весь последний мой московский вечер я безуспешно звонил Тебе — поблагодарить за дары и благодать.
И очень я сжился с Василием Абгаровичем. Он все и сразу понимает — с нежностью и великодушием. Мне здорово без всех вас скучно и сумасшедше по всех вас грустно. Хочу скоро свидеться снова.
Посылаю Тебе (а другую копию в музей Маяковского) два снимка: 1) сверху вниз я, Нетте и его тогдашний коллега, дипкурьер, бывший портовый грузчик — Зимин возле Праги в конце лета 1920 г., накануне отъезда Нетте в Москву с «рекомендательным письмом» от меня к Володе; 2) есть у Тебя эта картинка — Ты и Щеник? А Ты мне, пожалуйста, пришли Твои и мою с Эльзой детскую фотографию!
Спасибо за недавно прибывший второй том Собрания сочинений. Обдумываю воспоминания о Володе для Лит. наследства. Убеждаю поставить здесь англ. перевод «Клопа». Пожалуйста, напомни Харджиеву его обещание прислать мне «Ряв» с надписью Хлебникова мне. Твой и снова Твой Роман».
«13 XI б.г.
Дорогая Лиличка!
Читаю здесь лекции в академии и университете, скоро еду в Париж, где очень надеюсь повидать Элечку. Много работаю, но очень-очень грущу, что не пишешь. Обязательно напиши по моему обычному адресу. Печатаю тут работу о лингвистике и поэтике, где весьма горячо говорю об Осе. Собираюсь еще писать о нем, и очень мне нужны его «Ритмико-синтаксические этюды» о Лефе, а как раз этих номеров у меня нет, но я буду тебе нескончаемо признателен, если пришлешь их мне. Обнимаю обоих. Пиши! Твой Роман».
б/д
«Ненаглядная Лиличка, крепко-накрепко Тебя, обоих люблю и любим. Скучаю по Тебе, по всем закадычным друзьям и по городу, но едва ли попаду раньше Элечки. По всяческим причинам взял и всерьез загрустил, так что даже только что отменил свои майские итальянские гастроли. О Тебе да всех вас денно думается, нощно снится. Чего же боле? Будьте оба здоровехоньки. Лекарство вскоре дойдет.
Твой донельзя Рома».
О дружбе с Сергеем Параджановым
Как-то ЛЮ сказала: «Подумай, скольким моим друзьям, многих из которых я знала бедными и безвестными, сегодня открыли музеи». Мы стали перечислять: Маяковский, Хлебников, Пастернак, Неруда, Леже, Шагал, Сарьян, Эйзенштейн. И уже после ее смерти — Арагон и Триоле, Ив Сен-Лоран, Тамара Ханум, Сергей Параджанов.
Все, знавшие Сергея Параджанова, помнят, как он сразу, легко и весело сходился с людьми. Правда, иной раз он уже через день забывал о новом знакомстве, в другом же случае это была дружба до гробовой доски. Так было с Лилей Юрьевной и моим отцом.
Я им часто рассказывал о Сереже, его причудах и вкусах, а тут еще Шкловский начал с ним работать и был восхищен, о чем не раз говорил Лиле Юрьевне по телефону (они были очень старые, и видеться им было трудно). В 1974 году ЛЮ посмотрела в «Повторном» кинотеатре «Тени забытых предков», поразилась и захотела познакомиться с режиссером. Я привел его к обеду.
«Это был человек колоссальной энергии, силовое поле которого заманивало и не отпускало многих, — писали о нем. — Он рисовал, кроил, шил, готовил еду, мыл посуду с изяществом фокусника. Страшно не терпел, когда кто-то не мог забить гвоздь, завязать узел, повесить картину. Он жил и творил ежечасно, ежеминутно в любое время, в любых условиях. За столом, на съемочной площадке, в тюремной камере… Он создавал свою единственную, неповторимую, не связанную какими-либо канонами красоту из совершенно не подходящих для этого вещей — кефирных крышек, старых гребешков, поломанных игрушек… Своим вещам он придумывал биографии. Его гость садился на стул, на котором «сидел Наполеон», рассматривал картину, которая «висела в царских покоях», и пил чай из чашки, которая непременно принадлежала какой-нибудь выдающейся личности. Он любил и умел красиво дарить. Даря, он как бы распределял красоту между жаждущими, но не мог терпеть, если его подарки не «функционировали», то есть не украшали кого- либо или что-либо.
Его дом был центром притяжения для знаменитостей всего мира, и никто не удивлялся появлению у него Высоцкого, Плисецкой или Мастроянни, торгашей и режиссеров, «воров в законе» и князей, зэков из зоны и милиционеров. Он говорил все, что думал, зачастую эпатируя и шокируя. Одни уходили, поверив, что посетили великого человека, другие были уверены, что общались с самим дьяволом.
