Людмила Анисарова - Новиков-Прибой

Когда достроенный «Рюрик» ушёл в Россию, Новикова оставили в Англии: он возглавил так называемый «летучий отряд», который следовал за гардемаринской эскадрой Балтийского флота, совершавшей ежегодное летнее плавание вокруг Европы. Задача была та же: устанавливать контакты с матросами и вести среди них политическую пропаганду. Только теперь для этого нужно было переезжать из одного порта в другой, дожидаясь прихода эскадры.

Работа шла успешно, Новиков отдавался ей полностью. Жил он очень скромно, стараясь экономить вверенные ему средства. На судах гардемаринской эскадры были сформированы революционные кружки. Кроме того, Новикову удалось наладить прочную связь с командой крейсера «Макаров», который строился во Франции, в Тулоне.

Два лета подряд (1908, 1909) Алексей Новиков посвятил работе в «летучем отряде». За это время он побывал в разных странах Европы (Франция, Испания, Италия) и Северной Африки (Тунис, Египет). Надо признать, что круг его интересов выходил за рамки революционной работы; острый глаз будущего художника жадно схватывал всё необычное и занимательное, прекрасная зрительная и эмоциональная память бережно складывала в общую копилку разума и сердца новые впечатления и ощущения, запасливо подбирала разбросанные по свету детали жизни и быта людей — таких разных и таких одинаковых одновременно.

Письма Новикова-путешественника отличают наблюдательность, желание анализировать любое явление и делать социально значимые выводы, вместе с тем — проникновенный лиризм, «задумчивый» синтаксис. Безусловно, это не просто письма — это путевые заметки будущего писателя. Он словно примеривается к этой роли, и она ему явно нравится.

О Тунисе он пишет не просто как наблюдатель, а как истинный революционер, борец с социальной несправедливостью:

«В европейской части — грандиозные каменные здания, крыши которых устроены горизонтально, так что на них можно устраивать прогулки, пить чай. И всё это выкрашено белой краской. На главной улице — роскошные магазины, богатые всевозможными товарами. Тут же расположены рестораны с просторными залами, из которых в распахнутые окна несутся звуки музыки… По аллее, которая тянется посредине улицы, а также и по бульварам ходит взад и вперёд несметное количество людей, принадлежащих к разным народностям и национальностям, одетых во всевозможные костюмы. Здесь вы можете встретить, не считая европейцев, и сипаев, и негров, и арабов, и местных евреев. Все они наряжены в белые плащи, на головах — либо какие-то белые чалмы, либо красные фески. У многих женщин лица закрыты чёрными покрывалами, но некоторые бедуинки, а также все еврейки ходят открыто, поражая своей красотой…

Походили по базару, фруктов — уйма, многих названий не знаю. Все лучшие места по Тунису захвачены французами, которые развели чудные виноградники, богатые плантации. Туземцы же обижены, разорены, доведены до невероятной нищеты. Европейцы, пришедшие сюда как завоеватели и наглые хищники, смотрят на них как на пастбище, на счёт которого можно жить паразитною жизнью. Глядя, например, на арабов, которые теперь кажутся такими забитыми и жалкими, не верится даже, что эти самые люди когда-то были главными двигателями прогресса, отличались в области математики, медицины, дали несколько прекрасных философов, покровительствовали науке и искусству…»

Более лиричен рассказ о Карфагене:

«В Карфаген приехали часов в девять ночи. Приискав себе ночлег, мы отправились бродить по местам бывшего города. Лунная ночь и звёздное небо. Ветер дует тихо. Тепло… Ни одного человеческого голоса. Только вода в заливе, плескаясь о берег, нарушает безмолвие. А ведь когда-то здесь, на этом самом месте, стоял знаменитый город, в котором, во время его расцвета, было около миллиона жителей, когда-то здесь были роскошные дворцы, чудные парки, замечательные водопроводы, хорошая гавань с её могущественным флотом, служившим страшною грозою для приморских государств…

Утром встали в пять часов… Забрались на высокий холм, тот самый, на котором стоял древний храм с известной бронзовой Астартой, на её вытянутые руки клали человеческие жертвы, предавая их огню. Теперь здесь устроен католический монастырь, при котором находится семинария, музей с карфагенскими древностями. Занималась заря, горя колоссальным пурпурным пожарищем. Постепенно потухали звёзды, быстро наступал рассвет, разгоняя тьму. Через некоторое время показалось, наконец, солнце, приветливо брызнув ослепительными лучами. Море, ласкаемое еле заметным ветерком, заиграло, отражая отблеск востока. По его поверхности, уходя от берегов, плавно скользило несколько небольших кораблей, белые, как снег, паруса которых отчётливо вырисовывались на синем фоне…»

Далее описание Карфагена сменяется экскурсом в историю Древнего мира:

«Вдали видны смутные очертания диких скал, угрюмо смотрящих на окружающее их водное пространство. Красивое зрелище. Пошли к развалинам. Я не буду их описывать, так как это заняло бы слишком много места. Скажу лишь о местном Колизее. Устройство его было такое же, какое имели все цирки того времени. Сохранились террасы. Кругом валяются мраморные колонны. Арена выложена мраморными плитами. В одном конце её находится, по-видимому, бывшая подземная тюрьма с надписью: „Здесь были замучены 7 марта 203 года св. св. Перепетуя и Фелицата, преданные зубам диких зверей“».

И снова — взрыв негодования человека, неравнодушного ко всякого рода несправедливости и жестокости:

«…внизу же виднеются пещеры — эти зловещие памятники мрачной эпохи. В одной из них находились кровожадные звери, в других — люди, предназначенные на растерзание этим зверям. Душа содрогается от ужаса, когда вы смотрите на эти каменные, холодные плиты, на которых, обливаясь кровавыми слезами и корчась в предсмертных судорогах, умирали люди, умирали под сатанинский хохот развратной плутократии…»

А дальше — откровенно, не совсем, конечно, по-крестьянски, но близко к тому:

«Интересного пришлось увидеть очень много. Когда приеду в Италию (я теперь туда направляюсь), то закажу себе на голову железный обруч, ибо в противном случае она лопнет от излишних впечатлений по всем швам…»

Это были фрагменты из писем, адресованных Новиковым своей знакомой М. А. Тепловой в Лондон.

Летели письма и к Марии Нагель. Увлёкшись изучением русского языка, она могла теперь их прочитать. Алексей делился с Марией сокровенным: он мечтает стать писателем. И она не сомневалась: станет. Этот упрямый и незаурядный человек непременно добьётся своей цели. Мария искренне верила в это, ещё не догадываясь о том, что сыграет не последнюю роль в осуществлении его мечты.