Елизавета Бута - Сэлинджер. Дань жестокому Богу

Сложность, разумность, целесообразность в мире люди атеистической настроенности пытаются объяснить действием бездушной природы. Симора эти плоские объяснения не устраивают, он знает, кто действительный Творец чудесной разумности и целесообразности макро– и микромира.

Среди длиннейшего списка книг, нужных ему – в их числе любые, узколобые и неузколобые книги о Боге и вообще о религии, – он просит прислать также книги об устройстве человеческого сердца, «несравненного органа, самого тонко устроенного в человеческом теле».

Сердце человека – сложнейший, тончайший и таинственный орган, точные рисунки сердца лишь грубые его подобия, «они только отражают одни физические свойства, а самых важных, не нанесенных на карту участков вообще не затрагивают… Самые важные участки можно неожиданно увидеть лишь в редкие, мимолетные, потрясающие мгновения, когда оживают все твои силы и тебе вдруг столько всего открывается».

Или, например, как сращивается сломанная человеческая кость, как образуются роговые ткани, костная мозоль.

«Как образуется костная мозоль, соединяющая две части сломанной человеческой кости, пока она срастается; как мозоль это все понимает – просто удивительно и достойно глубокого восхищения! Знает, когда начать, когда остановиться, без всякой сознательной подсказки от мозга пострадавшего. Вот вам еще одно потрясающее приспособление, которое приписывается почему-то «Матери Природе». При всем моем глубоком почтении я уже много лет слышать не могу, как ее незаслуженно превозносят».

Так если не превозносить, с чем тогда атеисты останутся?.. Тогда полный хаос и анархия?..

«Господи Исусе, – сокрушается Симор, – каким жерновом на шее и обузой я для вас становлюсь и сколько со мной забот? Дня не проходит, чтобы я не сокрушался из-за своего отвратительного требовательного характера».

В конце своего длинного письма Симор просит всю семью помолиться о нем.

«Очень прошу вас, как наших любимых родителей, братьев и сестру, прочесть за нас несколько сжатых убедительных молитв. Я лично очень надеюсь, что за то решающее время, которое нам предстоит пережить, с меня сойдет несколько слоев неестественного, напыщенного фразерства и неживые, лишние слова отлетят от моего молодого тела, как мухи! Ради этого стоит постараться, весь мой будущий синтаксис поставлен на карту!»

Советским читателям «Хэпворт» практически был недоступен, так как журнал «Нью-Йоркер», достигая СССР, сразу уходил в спецхран. «А тех немногих, – по словам советских критиков, – кто сумел его прочитать, он тогда оттолкнул неструктурированной формой и «странными» идеями».

В отношении «неструктурированной формы». Если семилетний ребенок, до слез тоскующий о своих родителях, о семье, пишет им «вприпрыжку» письмо (поставив число 16, день, но даже забыв указать месяц, по-видимому, июнь, поскольку землянику собирали), урвав, наконец, свободное время, то форма, конечно, будет несколько сумбурная, экспромтная, без предварительного обдумывания – вступление, главная часть, заключение, – а именно, «как Бог на душу положит». Но своеобразная форма и лейтмотив послания, как уже упоминалось в начале, легко просматриваются.

«Странные» идеи, действительно, присутствуют. Симор, как говорилось, книгоглотатель, чего он только не читал. Восточные религиозные философии оккупировали Западное полушарие, отсюда – карма, реинкарнация, интерес к його-медитации, чем нормальные люди, вроде мисс Овермен, бывают шокированы, как отмечает сам Симор («когда я сдуру, не подумав, что-нибудь брякну о перевоплощении, она так и шарахается в досаде и тревоге»). Ну, молодо-зелено, еще есть время расставить все по своим полочкам, в том числе и идею перевоплощения. Совершенно верно (quite right), чаще надо перечитывать Евангелие (или весь Новый Завет), там и намека нет на перевоплощение или карму. А вот його-медитация в будущем поможет Симору-Сэлинджеру выйти на православную Логос-медитацию, то есть на Исусову молитву. И в этом можно усмотреть, по словам А. Позидиса, предназначение «Раджа-йоги» и «Бхакти-йоги» для западного человека.

Но самая «странная» идея для советского критика – это, конечно, идея Бога-Творца, приверженность к этой идее в СССР, стране официального атеизма, рассматривалась даже в лучшие времена как государственная нелояльность. Отсюда и спецхран, «Хэпворту» место только там.

Но и западный человек, хотя там и не было государственных институтов атеизма, уже далеко отошел от идеи Творца всего сущего. Симор говорит о библиотекарях, мисс Овермен и ее начальнике мистере Фрейзере, что им вряд ли когда приходила когда в голову мысль о Божестве и причинах сотворения Вселенной, «так что оба они на мой страстный интерес к подобным вещам бросают каменно-неодобрительные взоры».

Вот американский критик Хассан и подвел черту: Сэлинджер религиозный человек, о чем с ним можно говорить серьезному критику? А Сэлинджер сказал свое последнее слово миру, лежащему во зле, и замолчал на полвека, до конца своей жизни. Все логично. Он может оправдаться: я все вам сказал, я чист от вашей крови.

Хэпворт 16, 1924 (Джером Дэвид Сэлинджер)

Перевод Инны Бернштейн

Это – последнее произведение, которое напечатал Джером Дэвид Сэлинджер, кумир 60-х годов, ветеран Второй мировой войны, один из самых ярких писателей Америки второй половины века. Напечатал в еженедельнике «Нью-Йоркер» в 1965 году. «Нью-Йоркер», достигая наших библиотек, сразу уходил в спецхран, и «Хэпворт» оставался у нас для чтения практически недоступен. А тех немногих, кто сумел его прочитать, он тогда оттолкнул неструктурированной формой и «странными» идеями. Сам же автор на этом поставил точку и избрал для себя дальнейшим молчание.

Несколько предварительных замечаний – сухо и по существу, в меру моих возможностей.

Первое. Меня зовут Бадди Гласс, и я много лет своей жизни, может быть, даже все сорок шесть, ощущаю себя чем-то вроде прибора, специально установленного, подсоединенного и временами приводимого в действие ради единственной цели – пролить немного света на короткую переменчивую жизнь моего покойного старшего брата Симора Гласса, который умер, покончил с собой, предпочел прекратить существование еще в 1948 году, тридцати одного года от роду.

Я намерен прямо вот сейчас, возможно, даже на этом же листе, начать дословно перепечатывать одно письмо Симора, которое я сам впервые прочел только четыре часа назад. Моя мать Бесси Гласс прислала мне его заказной почтой.

Сегодня пятница. В минувшую среду поздно вечером я сказал ей вскользь по телефону, что уже несколько месяцев пишу большой рассказ про некий вечер в 1926 году, на котором мы присутствовали вчетвером – она и наш отец и мы с Симором – и который имел для нас довольно важные последствия. Между этим эпизодом и письмом Симора существует, мне кажется, некая чудесная связь. «Чудесная» – плохое слово, не спорю, но здесь оно как будто подходит.