Григорий Волчек - Виктор Курнатовский

СУД, КАТОРГА, СВОБОДА…

В это утро жители Якутска, много повидавшие на своем веку, стали свидетелями волнующего зрелища.

Шестеро изможденных людей несли на носилках тело Матлахова, покрытое алым полотнищем. Вслед за погребальным шествием на трех санях везли раненых. По бокам и позади саней шли остальные романовцы, шли молча, гордо подняв головы. Процессию сопровождал полицейский конвой. Солдат и казаков не было.

Весть о происходящем молниеносно разнеслась по городу и, несмотря на раннее утро, улицы запрудили толпы народа. Здесь были и русские, и якуты, и вольные, и ссыльные. Люди не скрывали своего сочувствия к романовцам, многие плакали, глядя на раненых и на носилки, где покоилось тело Матлахова. Когда колонна приблизилась к деревянной старинной тюрьме, обнесенной высоким частоколом, романовцы запели «Марсельезу». Ее подхватили в толпе. Полицейские держались очень осторожно и не пытались препятствовать: сотням людей рты не заткнешь…

Следом за пленными ехали сани, в которых сидели вице-губернатор Чаплин и якутский судебный следователь Шведов. Чаплин, видимо, был расстроен. Шведов хмурился. Он только что рассказал Чаплину анекдот, уже гулявший по городу: революционеры захватили в Якутске дом Романова… Если и дальше так пойдет, то несдобровать дому Романовых и в Петербурге — выгонит народ правителей государства Российского, свергнет их с престола… Чаплин только покачал головой: да, времена.

Ворота тюрьмы закрылись за осужденными, но «Марсельеза» еще долго звучала за высоким частоколом.

Наступили томительные дни предварительного заключения. Исполнительная комиссия и в тюрьме не сложила своих полномочий, отстаивая права товарищей, ведя переговоры с тюремной администрацией, которая попыталась нарушить условия капитуляции. Курнатовский, как и во времена пребывания в Александровском централе, проявлял исключительную энергию и настойчивость. После нескольких стычек с ним тюремная администрация была побеждена. Повлияло, конечно, и то обстоятельство, что романовское дело взбудоражило общественность и в самой России и за границей. Сыграл свою роль и страх, который испытывала якутская администрация: «От этих людей всего можно ожидать. Лучше их не озлоблять», — рассуждали тогда в Якутске представители власти.

Камеры не запирались. Заключенные гуляли по двору столько, сколько им хотелось. В тюрьму на их имя беспрепятственно поступали письма, газеты, журналы. Романовны свободно собирались на совещания, виделись со своими адвокатами. Раненых, находившихся в тюремной больнице, романовцы навещали по нескольку раз в день. Все они поправлялись. Начальник тюрьмы просил господ заключенных только об одном: не слишком громко петь революционные песни.

Романовцы устроили несколько мастерских и открыли маленькую фотолабораторию, в которой не покладая рук работали профессионал Оржеровский и любитель Теплов. Они проявили старые пластинки и сделали много новых снимков — во время предварительного заключения в тюрьме, а в дальнейшем и во время самого суда. На многих фотографиях, подаренных Виктору Константиновичу, стояли надписи: «Учителю», «Дорогому учителю».

Он действительно для многих был учителем и в прямом и в переносном смысле этого слова: больной, измученный тяжким недугом человек, он служил примером, как должен вести себя революционер, как прямо, не кривя душой, должен отстаивать права — и свои и своих товарищей. В тюрьме Курнатовский прочел множество лекций по политической экономии, философии марксизма и химии. Он был высокообразованным человеком, человеком большого сердца. Именно таким знали и любили его слушатели «тюремного университета», именно поэтому они дарили ему свои фотографии действительно как дорогому учителю.

В «тюремном университете» читались лекции и по военному делу. Вначале занятия вел Бодневский, позднее в эту работу включился и поправившийся Костюшко-Валюжанич. Их лекции охватывали обширный круг тем: обзоры военных действий (шла русско-японская война), характеристика военного искусства в революционной борьбе — о боях на баррикадах, о тактике уличных сражений и т. д. По просьбе романовцев-грузин с ними проводились отдельные занятия по русскому языку, литературе. В тюрьме, разумеется, не прекращались и политические дискуссии. Происходили они главным образом между большевиками и бундовцами. Явных меньшевиков среди романовцев не оказалось, но нашлись социал-демократы, которые не определили свою принадлежность к той или иной фракции РСДРП. А в часы отдыха писали и редактировали сводные записки о романовском деле.

В один из весенних дней в тюрьме появился Лев Львович Никифоров. Его должны были судить вместе с романовцами, хотя все безусловно знали, что полиция схватила Никифорова («Взяли в плен», — шутили ссыльные) еще в самом начале протеста, до выстрела в солдат.

Следствие шло ускоренным порядком. 25 марта 1904 года следователь Шведов представил протоколы допросов. Стало известно, что на суде будет фигурировать сто восемь свидетелей: солдаты гарнизона, полицейские, купец Кондаков, домохозяин Романов, лавочник Сюткин (у него ссыльные делали закупки продуктов в канун протеста) и ряд других лиц.

Принимали свои меры и романовцы. Им удалось установить связь с революционными организациями в России. О предстоящем процессе заговорили подпольная печать и легальные газеты прогрессивного направления. Митинги в защиту участников протеста проходили не только в крупных городах России, но и за границей. На средства, собранные среди рабочих и интеллигенции, сочувствовавших революции, были приглашены два крупных адвоката: Зарудный и Бернштам. Они долго отказывались от всякого гонорара.

В июле начались заседания Якутского окружного суда. Его председатель Будзевич и прокурор Гречин, по мнению адвокатов, вели дело бездарно. Свидетели обвинения путались, противоречили друг другу и проваливались на каждом шагу. Романовцы выступали дружно, смело. Сказалась большая работа, проведенная большевистской группой перед началом процесса. Подсудимые, которых неоднократно перебивал председатель суда, говорили о произволе властей, о кутайсовских циркулярах, разоблачали политику царизма. Единственно, чего боялись подсудимые на этом процессе, это предстоящего выступления Курнатовского. Виктор Константинович обещал подчиниться общему решению и не говорить, что это он стрелял в солдат Кириллова и Глушкова. Но на суде он заколебался. Произошло это после того, как председательствующий Будзевич, обосновывая привлечение виновных к ответственности, замогильным голосом перечислил 13, 263, 266 и 268-ю статьи Уложения о наказаниях. Эти статьи вели прямым путем на виселицу или к пожизненной каторге, или, наконец, при смягчающих вину обстоятельствах — к двенадцати годам каторги для каждого подсудимого. И когда прокурор Гречин закончил свою длинную обвинительную речь, в которой, вопреки истине и опираясь на показания провалившихся лжесвидетелей, утверждал, что романовцы вели перестрелку с гарнизоном во время всей осады, Курчатовский попросил последнее слово, твердо решив заявить, что солдат убил он.